Портной из Панамы

Мики, мальчик, твое лицо останется пока здесь, в пустыне. Пока не настанет час, и под торжественные залпы орудий не будет перенесено в президентский дворец. Но случится это, когда Панама освободится от всего, что ты всей душой ненавидел. Так от чистого сердца говорил Пендель Мики. И еще мне страшно жаль, Мики, что ты встретил меня, потому что со мной лучше не встречаться.

Ему хотелось сказать что-нибудь вслух, но не получалось. И вот, в последний раз оглядевшись и убедившись, что вроде бы никто не возражает, он прицелился и произвел два выстрела, с любовью и печалью в сердце. Так стреляет человек в безнадежно больное животное, чтоб облегчить его муки. Один выстрел — чуть ниже левой лопатки, второй — чуть ниже правой. Отравление свинцом, Энди, — подумал он, вспомнив обед с Оснардом в клубе «Юнион». — Три контрольных выстрела профессионала. Один в голову, два в сердце, и все, что осталось от человека, можно видеть на первых страницах газет.

Производя первый выстрел, он подумал: это тебе, Мики. А при втором: а вот этот — мой.

Третий Мики за него уже исполнил, так что какое-то время Пендель просто стоял с пистолетом в опущенной руке и слушал море и молчание оппозиции Мики.

Затем снял с Мики пиджак, и вернулся к машине, и, проехав ярдов двадцать, выбросил пиджак из окна, как поступил бы любой профессиональный киллер, вдруг, к своему раздражению обнаруживший, что, догнав свою жертву, застрелив ее, избавившись от трупа в уединенном месте, он оставил в машине пиджак убитого, будь он трижды проклят. Тот самый, который был на нем, когда я его пристрелил, а потому надо срочно избавиться и от пиджака тоже.

Вернувшись в Читре, он долго ездил по безлюдным улицам в поисках телефона-автомата, не занятого пьяницами или любовниками. Он хотел, чтоб его друг Энди узнал первым.

Глава 23

Загадочное уменьшение штата британского посольства в Панаме в дни, предшествующие операции под кодовым названием «Безопасный проход», вызвало в Британии, а также в средствах массовой информации небольшую бурю. И стало предлогом для более широких дебатов о закулисной роли Британии в американском вторжении. Мнение латиноамериканцев было единым. «МАРИОНЕТКИ ЯНКИ!» — кричал заголовок в доблестной панамской газете «Ла Пренса», а ниже красовался годичной давности снимок, на котором посол Молтби заискивающе пожимал руку американскому генералу, командующему Южной группировкой войск на каком-то давно забытом всеми приеме. В Англии же мнения сначала разделились довольно предсказуемым образом. В то время как пресса, принадлежавшая Хэтри, описывала этот великий исход дипломатов, как «блестяще задуманную и организованную операцию в духе лучших традиций Большой Игры», а также намекала на «некий тайный подтекст, о котором мы никогда не узнаем», ее конкуренты во весь голос вопили: «ТРУСЫ!» И обвиняли правительство в тайном сговоре с худшими представителями американских крайне правых, использующих «особую уязвимость» президента в этот предвыборный год, в нагнетании антияпонской истерии, в поощрении американских колониальных амбиций за счет Британии и ее связей со всей остальной Европой. И виной, и первопричиной всему этому безобразию назывался окончательно дискредитировавший себя в предвыборной гонке британский премьер-министр, апеллирующий к самым позорным чертам в британском национальном характере.

И если на первых страницах изданий Хэтри красовались цветные снимки премьер-министра с подписями типа: «СКРОМНЫЙ БРИТАНСКИЙ ЛЕВ СНОВА ПОКАЗЫВАЕТ ЗУБЫ», то их конкуренты бросали вызов «глупым имперским фантазиям Британии» под двойным лозунгом: «ФАКТЫ И ЗАБЛУЖДЕНИЯ», а также — «ВСЯ ОСТАЛЬНАЯ ЕВРОПА КРАСНЕЕТ ОТ СТЫДА». И сравнивали «сфабрикованные обвинения против панамского и японского правительств» с предательскими и подлыми ухищрениями прессы Херста, стремившейся заранее оправдать агрессивную американскую позицию в испано-американской войне.