Портрет

Он поднял угольный карандаш своими скрюченными пальцами. Но как только он коснулся холста, карандаш уверенно заскользил. Никогда у Оскара не было такой решительности в начале работы. Лицо быстро вырисовывалось. Но это не было лицо маленькой старушки, меланхоличной и банальной. Запыхавшийся, погрузившийся в экстаз, Оскар Малвуазен видел, как зарождалось изображение молодой особы невероятно красивой: душа Люсьены отразилась в чертах лица молоденькой женщины, на которой он женился 55 лет назад. Это ее он воссоздал карандашом. Она проявлялась сквозь морщины и отеки. Словно душа и тело Люсьены, разминувшись во времени, встретились сейчас.

— Раньше твоя душа не заслуживала твоего тела, — закричал он, — а сейчас все наоборот!

Она вздохнула:

— Успокойся, дорогой…Ты витаешь в облаках…

Но он ее не слушал. Схватил палитру и кисти. Краски уже блестели на почти готовом холсте. Среди игры света и тени Люсьена утверждалась своей молодой улыбкой. Двадцатилетняя Люсьена, розовощекая, веселая, пластичная.

Монстры со стен, похоже, были возмущены вторжением молодой красавицы в их уродливый мир. В полночь слуга затопил камин. Люсьена, онемев от длительного позирования, не могла переменить позу. Ее покорность имела нечто торжественное. Наконец Оскар прекратил работу; спина его не разгибалась, а сердце быстро колотилось.

— На сей раз, — сказал он, — я уловил сходство.

Она стояла за его плечом и любовалась портретом. Вдруг она разрыдалась.

— Что с тобой? — воскликнул он.

— Ты очень жесток, — прошептала Люсьена.

— Почему?

— Посмотри на меня и взгляни на портрет. Ты выбрал время, когда я совсем стала старой и уродливой, а меня нарисовал молодой женщиной, какой я была давным-давно.

— Я изобразил твою душу.

— Она похожа на тело двадцатилетней женщины, и я сожалею об этом.

— Тело, которое ты жалеешь, это не главное!

— А тебе не жаль?

— Нет!

Она сжала свои костлявые пальцы. На лице появилось отчаянное выражение. Вдруг она закричала:

— Я ненавижу ее! Я ненавижу ее!

Рыдая, она упала на диван. Оскар побежал на кухню за стаканом воды. Когда он вернулся, мольберт был пуст. Холст догорал в камине. Выпрямившись, с пристальным взглядом, Люсьена стояла перед огнем. Он зарычал:

— Где холст? Что ты с ним сделала, несчастная?

Она повернулась к нему постаревшим и угрюмым лицом:

— Ты меня не осудишь за это, не правда ли? — сказала она.