Портрет

«Я никогда не выйду замуж, — сказала она, когда оправилась от шока и обрела дар речи. Она хотя бы не улыбнулась, это было бы уже слишком! — Я не гожусь для брака. Я не хочу иметь детей и думаю, что сумею сама позаботиться о своих нуждах, так что не вижу в нем никакого смысла. Нет мужчины, — продолжала она, — который мне нравился бы больше, чем вы, и ни одного, чье общество мне было бы приятнее. Но этого вряд ли достаточно. Нет, Генри Мак-Альпин. Найдите другую. Я бы не смогла сделать вас счастливым, а вы не смогли бы сделать меня довольной таким существованием. Я уверена, любая другая подойдет вам куда больше меня».

Вот так. Она пресекла все попытки вернуться к этой теме и даже некоторое время избегала меня из опасения, что я намерен настаивать. Вот я и отправился бродить под дождем Горной Шотландии. Разумеется, моя гордость была уязвлена, а чья не была бы? Однако я обнаружил, что вспышки ревности, которые я испытывал, стоило мне увидеть ее в обществе другого мужчины — случаи очень редкие, — вскоре угасли. Прошло время, прежде чем мы возобновили нашу дружбу, прежде чем она почувствовала себя в безопасности рядом со мной и обрела уверенность, что я больше не бухнусь на колени, но затем все вернулось на круги своя. Чего она хотела, я не знал, но достаточно скоро смирился с тем, что, во всяком случае, не меня. И с легкостью убедил себя, что она совершенно мне не подходит. В конце-то концов, она была крайне трудной в общении. Мрачная, замкнутая, со склонностью к донкихотству. Нет, мне не понадобилось много времени, чтобы убедить себя, что я счастливо избежал ужасной ошибки.

Кстати, не думайте, будто я не заметил презрения на вашем лице, пока говорил о моей любимой родине. Такие поэтические излияния о Шотландии в такой дали от нее! Если она столь чудесна, так что я делаю на островочке у побережья Бретани? При таком патриотизме почему отправился на юг вместо севера? Совершенно справедливо: наиболее восторженные шотландцы — это те, кто исполнен ностальгии. Шотландия душит меня: ландшафт дает ощущение свободы, культура угнетает. Я не могу писать там, потому что слишком живо чувствую неодобрение Бога, невозможность когда-либо угодить Ему. Здесь я хотя бы убедил себя — Он более доступен убеждениям.

Вы видите, что мой стиль изменился? Ну конечно, вы же никогда ничего не упускаете. Вместе с кистями я отшвырнул и метод. Чему нас учили? Линия, линия, линия. И непосредственность восприятия образа. Две великие непримиримости, сгубившие поколение, а возможно, и не одно, английских художников. Мы ляпали комки красок, пытаясь зафиксировать то, что наблюдали всего мгновение, тут же полузабытое. Как показал нам Моне, так мы и работали. Ну что же, результатом явились несколько хорошеньких вещиц, хотя лично внутри меня некий маленький кальвинист все время поносил французское загнивание. О, конечно, конечно, попытайтесь поймать эту яркую вспышку света на воде между кувшинками, игру осеннего солнца на фасаде собора. Только, знаете ли, у нас в Шотландии солнце светит не так уж часто. Да и света маловато. У нас есть пятьдесят девять разных оттенков серости. Мы — нация en grisaille10, и все Божье творение открыто нам как отличие пасмурного рассвета от недоброго шквалистого утра. Даже зелень холмов — серая, если изучить ее в должной мере. Вереск, заливы и озера — все в серости. Само солнце — серое солнце. Серость — не непосредственный цвет. Она не производит мгновенного впечатления. И так ее писать нельзя. Серый цвет надо изучать годами, поколениями, сказал бы я, прежде чем он откроет свои тайны. И тогда писать надо глубину, а не поверхность. Это равносильно тому, чтобы попросить Тьеполо писать свои засахаренные сласти, используя муниципальных советников Глазго вместо венецианской знати. Если вы попытаетесь, результат будет смехотворным. Даже и не пытайтесь, а лучше придумайте что-то совсем другое.

Или, разумеется, уезжайте. Некоторые шотландцы приходили к такому заключению, покидали родные края и отправлялись к Средиземному морю, чтобы больше не расходовать подобного количества серой краски. Легко могу себе представить, что говорят оставшиеся в Данди на своем шотландизированном английском: «Ох, малый, от яррркости глаза рррежет. Ты только погляди! Да ты когда-нибудь видел молодку с оррранжевым лицом? Я бы такое у себя дома не повесил бы, хоть ты мне пррриплати». Прежде я фыркал по адресу потомков ютов в Данди, этих торгашей — ничего, кроме записей импорта и баланса доходов, — обитающих в мире ограничений и подсчета грошей. Но в конце-то концов правы они. Вы должны осмысливать то, что вас окружает, а не грезить о далеком до недосягаемости. В Данди не увидишь девушек с оранжевыми лицами или солнце, преломляющееся в прозрачной голубой воде.