Портрет

И я завершил ее в Кибероне, бедном унылом местечке, как вы, я уверен, заметили, и даже не ощутил особого соблазна. Но я завернул в порт, чтобы убить время до отъезда, и увидел рыбацкую лодку, выгружающую улов на пристань. И смотрел некоторое время, прежде чем понял, что понимаю речь этих рыбаков. И не благодаря обучению и образованию, учтите, но понимаю ее ПО-НАСТОЯЩЕМУ, ни о чем не думая. Они говорили по-гэльски.

Дальний вариант шотландского, бесспорно, но близкий к языку, которому я научился от бабушки, к которой меня отправляли всякий раз, когда мой отец оставался без работы и ему было не по карману меня содержать. Довольно часто я проводил у нее месяцы, а она говорила со мной только по-гэльски. Была она кроткой женщиной с яростной гордостью, находившей выход только в этих словах. В отличие от многих и многих я никогда не пытался изгладить этот язык из памяти, хотя для меня он был бесполезен.

И эти рыбаки напомнили мне о ней своим разговором. Непривычный акцент, десятки совсем других слов и выражений, но тем не менее понятный язык. Так что я спросил их на гэльском, откуда они. Им моя речь показалась такой же странной, как их мне, однако курьезность того, что человек, очевидный иностранец, заговорил с ними на языке, похожем на их родной, пробудила любопытство, и они ответили мне. И были первыми людьми, с кем после многих недель я завел настоящий разговор. Они выпили со мной и рассказали про домик, который я могу снять. Я был дома. Мои странствования закончились. И на другой день они привезли меня сюда.

С тех пор я покидал остров всего несколько раз — чтобы поизучать моих покойников в киберонском морге или купить красок и холстов. Вы думаете, что я живу в изгнании. Я же считаю, что обрел приют. И не первый такой шотландец, надо сказать. У меня есть высокий предшественник. Если хотите, зайдите в церковь и посмотрите на статую. Святой Гилдас. Еще один человек с Клайда, хотя и много раньше меня. Должен сказать, что я понятия о нем не имел, пока не оказался здесь. Но отец Шарль подробно мне о нем рассказал. Гилдас бежал от смут и гнусностей Англии и нашел убежище на этом острове, лишь бы не подчиниться мнению тех, кто считал его еретиком. Такова версия истории, рассказанной мне.

Проницательный человек наш кюре. Говорит мало, но видит много. Вы все еще с ним не встретились, как я замечаю.

Островитяне оказали мне гостеприимство на свой лад, но полагают, что я немного не в себе. И никто не пожелал поселиться здесь на протяжении полутора тысяч лет, и ни единый англичанин (вопреки всему они считают меня англичанином, а это большой минус) с тех пор, как контрабандисты потерпели поражение полвека назад. Никто не остается, если у них есть возможность уехать, если они могут найти место лучше. Никто даже не приезжает сюда на лето, никто в здравом уме не приедет на Уа, на этот островок, где нет водопровода, где чертовски трудно приобрести топливо для вашей плиты и еду для вашей тарелки. Но я остаюсь здесь и остался бы здесь навсегда, если бы не вызвал вас сюда и если бы ваше присутствие не напомнило мне о совете, который я дал Эвелин, что картина, которую никто не видит, с тем же успехом могла бы вообще не существовать. Я подумываю… нет, я решил вернуться в сечу, но только на моих условиях.

Что-что? Я? Вызвал вас? Как смею я претендовать на подобное? Вы ведь написали мне, не так ли, предлагая заказать мне портрет. Ваша попытка начать мое возвращение в мир английского искусства, единственного, что имеет значение для вам подобных, несмотря на его убогость. Заманить меня обратно, помочь мне вновь взять вожжи в свои руки. Нет, нет, мой дорогой друг! Мы ведь теперь пытаемся заглядывать под поверхность. Это я вызвал вас, я, знавший, что вы приедете, должны будете приехать повидать меня. Я заманил вас сюда. Мне требовалось убедиться, что вы приедете.

Последние пару лет я писал мало писем, и те главным образом адресованные моему банку, и никакой важности они не представляли. Моя потребность в их услугах в настоящее время невелика. Однако одно было важным — короткая записка, которую я адресовал вашему протеже Данкену несколько месяцев назад. Вот над ней я трудился долго, едва только понял, что должен сделать, — я ведь знал, что вы ее прочтете. Именно это письмо и привело вас сюда, и вы не могли на него не откликнуться, если все было так, как я предполагал.

Собственно говоря, всего лишь одна фраза заставила вас упаковать чемоданы и сесть на поезд до Парижа, а затем и в Киберон, а затем в рыбачьей лодке на остров и пройти через него, пока вы не добрались до моей двери. Одна коротенькая фраза составила всю разницу: «Надеюсь, вы и Уильям все еще друзья: его неудовольствие утопило очень многих людей».

Вы проникаете в предметы, слова и картины с большей силой, чем кто-либо еще из всех, кого я знавал и знаю.