Портрет

Это присловье Жене было знакомо. По рассказам отца, это было любимое присловье Жениного деда-плотника. Дед «по своему душевному расположению» измышлял выреза для наличников, подзоров, выстругивал и выпиливал солнца, веселых дракончиков, зайцев, коньков.

— Глаза да мера — на том и стоим…

Женя вздохнул: у деда получалось мастерски — это вся округа знает; у отца тоже выходит ладно; а вот как у Жени будет? Конечно, Женя занимается у настоящего художника, но глаза-то у каждого свои…

— Что, брат, вздыхаешь? — спрашивает отец. — Кончились гулевые денечки?

Отец о том, что лето позади, что каникулы кончились… Женя еще раз вздыхает и пересаживается за стол — рисовать гипсовый лик. Всегда это дело было ему по душе, а нынче почему-то не рисовалось. Наверно, это оттого, что Женины мысли заняты предстоящими танцами. Старшеклассники сразу после каникул затеяли вечер…

Женя смотрит не столько на гипсовый лик, сколько на свои туфли. Отец начистил их бархоткой и с гордостью выставил посреди комнаты.

— Будешь первый кавалер! — пытается шутить отец. — Только ты у нас к девушкам неподходчивый…

Женя готов обидеться, но вместо этого невольно улыбается:

— Первый кавалер!.. Вы же знаете, что я танцевать не умею.

Танцевать он в самом деле был не горазд. На школьных вечерах стоял среди товарищей, смотрел, как другие танцуют, а сам становился деревянным и, кажется, ходить в ту пору разучивался. В школе не было равных ему по силе, он занимался всеми доступными видами спорта, а вот танцы ему никак не давались.

«Неподходчивый — вот в чем загвоздка»… — вздохнул Женя, безутешно глядя на туфли.

Отец тем временем обувался.

— Куда? — испуганно повернулась к нему мать.

— А никуда! — весело ответил отец, щелкнул каблуками сапог и протянул матери руку. — Разрешите пригласить на тур вальса…

Мать растерянно огляделась, поправила косынку, потом кинулась к зеркалу. Женя видел, как она волновалась.

— Учись! — бросил отец Жене.

И начался вальс. Изба стала вдруг маленькой, тесной. Казалось, что в танце они обязательно что-нибудь заденут — ухват, табуретку, кровать, — вот-вот натолкнутся на угол печи или стола; но отец вел мать легко и уверенно. Женя смотрел, как плавны и точны их движения, и диву давался. Он уже перестал бояться, что они собьются или заденут что-нибудь; он с изумлением смотрел на чудесно преобразившуюся пару и совсем не замечал, что вальс совершается в безмолвии, без музыки. Кружась, они смотрели друг другу в глаза, и лица их были светлы и строги. «Какие они у меня…» — восхищенно смотрел на них Женя. Как будто отец не пил, как будто мать не горевала, как будто не было никогда ничего темного, тяжкого, а если и было, то не оно главное, а вот эта распрямленность, это нежное воспоминание о юности, эта готовность отозваться на чувство, отдаться светлому порыву…

Они замерли, отец поклонился, а мать, раскрасневшаяся, счастливая, позвала Женю:

— Иди, поучу тебя…

Женя встал, подошел к матери и словно впервые увидел, перерос ее на голову. Ее и отца. И от этого ему вдруг стало ужасно неловко, словно он не должен был этого делать, а сделал, словно он нарочно вымахал, чтоб они казались рядом с ним слабее и жальче. Он отвернулся и схватился за спинку стула.

— Вот моя дама, — прижал он стул к груди. — По крайней мере, не оттопчу ей ноги.

Жени кружился со стулом под отцовское «раз-два-три… раз-два-три…», но чувствовал, что вальс не идёт. Мать рассеянно улыбалась. Взгляд ее был задумчиво-мечтателен.

— Нынче вальс не в моде, — говорила она, чтобы хоть как-то облегчить Женины страдания.

И отец, добрая душа, туда же, согласно кивал головой:

— Нынче как зря танцуют…

А Жене от этого не легче, а тяжелее. Несколькими днями раньше он не то что танцевать, а и говорить о каком-то там вальсе не стал бы. Вспылил бы на отцовскую шутку о первом кавалере. А теперь вон до чего дошло: со стулом танцует!

С чего же это началось?..

Женя знал, что отвечать себе на этот вопрос рано или поздно придется, но почему-то едва ли не с испугом откладывал ответ, словно еще надеялся, что можно избежать неминуемого.

К счастью, готовы пироги и нужно идти за квартирантом-художником…

…Женя постучался, вошел. Хлебников, плотный, широкоплечий бородач, лежал на кушетке. Он даже не стал открывать глаз, так как узнал Женю по его несмелому стуку.

Работа — натюрморт с капустой — была почти окончена. Женя приблизился к мольберту, почтительно оглядел сочно написанный кочан. Хлебников молчал, но его молчание вопрошало: «Ну как?»

— Пастозно, — хмуро произнес Женя. Он не любил это слово, оно казалось ему манерным, чужим, но Хлебников учил выражаться академически.

Кочан был гладкий, тугой и напоминал самого Хлебникова с его животом навыкате.

Хлебников открыл глаза, покосился на Женю.

— Не нюхай картину. Картины нельзя нюхать.

Женя отступил от мольберта. Кочан ему понравился.

— Добротно сделано, — сказал он.

Хлебников толстой неуклюжей рукой поглаживал бороду. Доволен.