Портрет без сходства. Владимир Набоков в письмах и дневниках современников

… Володя заходил на днях. Выглядит ужасно. Саба ему аккуратно теперь выдает по 1000 фр. в месяц (до сих пор получил 4000), но, конечно, ему этого не хватает. Теперь он получил три урока по 20 фр. Итого в неделю 60 фр. К нему приходят ученики. В Америке ему обеспечена кафедра и есть вообще перспективы хорошо устроиться, но сейчас он не может ехать, так как ждет квоты. …

Карл Гершельман – Вере Булич, 31 декабря 1939

… Сирин меня интересует больше всех других эмигрантских писателей. Он, правда, довольно скользок – иногда съезжает на явную бульварщину, иногда пользуется эффектами дурного тона (напр., конец «Камеры обскура» и самый конец «Дара»). В нем есть что-то от американца-карикатуриста (кажется, его звали Горн) из «Камеры обскура». Он немного шарлатан и любит поморочить голову. Но все же он очень интересен, и сила изобразительности у него очень велика. В конце концов, зачем требовать от человека того, чего он не имеет, а не радоваться тому, что имеет? Сирин, каков он есть, явление очень оригинальное и большое, и этого достаточно. Из его вещей наибольшее впечатление (из читанных мною) произвело на меня «Приглашение на казнь».

1940-е годы

Из дневника Якова Полонского, 6 февраля 1940

… Про Сирина, который забежал в это время случайно на полчаса, [И.А. Бунин] сказал, отвечая Любе : «Нельзя отрицать его таланта, но все, что он пишет, это впустую, так что я читать его перестал. Не могу, внутренняя пустота». …

Из «Литературного дневника» Евгения Гессена,

17 апреля 1940

… Перечел «Подвиг» Сирина. Хорошо: а все же Сирин не умен, а культурен: культура оформления чувств. Это – тоже результат ума; даже и есть – ум, да только не свой, а – предшественников. …

…28 мая 1940

… По-моему, Сирин идет по пути того [же] преступления против искусства, что и Гумилев (страх человеческого). P.S. Не в смысле низменном, а – откровенности: страх не выдержать экзамена, как человек. …

Из дневника Христины Кротковой-Франкфурт,

9 июня 1940

На днях была у Сирина, который только что приехал на «Шамплене» из Парижа. Я в свое время хлопотала у Толстой и у Вильчура, чтоб ему помогли приехать, хотя знакома с ним не была, и в свое время его критика моих «Итальянских сонетов» мне не понравилась. Однако на безрыбье и рак – рыба, а человек он безусловно очень талантливый, хотя все писания его мне глубоко несимпатичны, во всем какая-то безжалостность, безлюбовность, бестактное любопытство и механистичность.

Соня Гринберг должна была дать его адрес и телефон. Из-за одного любопытства я бы не пошла, но Литературный фонд просил меня поговорить с Сириным относительно выступления в память Вильчура, а также относительно лекции, за которую бы ему заплатили. И вообще просили войти в контакт и спросить, чем они могут быть полезны. Когда Соня отвечала мне по телефону, Сирин стоял около, и я слышала, как она его сначала спрашивала, он отвечал, а она повторяла его ответ. Мне понравился голос, отчетливый. Голос человека, привыкшего свободно держаться в обществе. Женя сказала потом, что он был вообще очень аристократичен.

Я позвонила наутро и условилась прийти к нему в шесть часов. В этот день была тяжелая жара, у меня болела голова. После урока английского отправилась к Сирину.

Он открыл мне, извиняясь, что принимает меня в халате. С ним были жена и шестилетний сын, славный мальчишка. Я знала в Праге его сестер – Ольгу и Елену. Ольга, взбалмошная, несчастная, с хорошим контральто, очень неудачно была замужем. У Ольги были очень большие голубые глаза, несчастные и простодушные, гладкие темные волосы. Немного дегенеративный тонкий рот, слегка асимметричный подбородок. Вела она себя с доверчивой бестактностью. Сирин рассказал теперь, что она развелась, вышла опять замуж, родила ребенка и мечтала приехать в Париж. Зачем? – Я пойду там в галлиполийское собрание. (Второй муж галлиполиец.)

Глаза у Сирина и обеих сестер очень похожие. У Ольги они красивее, крупнее, выразительнее. У Елены и глаза, и все лицо незначительнее, хотя она более хорошенькая, чем Ольга. Сирин Елену любит гораздо больше, а об Ольге говорит с пренебрежением: «Сумасшедшая». У него лицо очень красное, видимо, обожжено солнцем, и глаза голубели довольно глупо. Значительного в лице ничего. Аристократического тоже. Встретил он меня хорошо, и я сидела довольно долго, разговаривал о Париже, Нью-Йорке. Рассказывал, как его сын Дмитрий читал стихи в диктофон. – Диктофон изменяет голос к лучшему, он делается такой сочный, густой, как варенье. (Сравнение заранее обдуманное и просмакованное, искусственное.)