Портрет дамы

— Тогда, возможно, он поможет и мне? — сорвался с моих губ горький смешок.

Священник покачал головой.

— Дитя мое, ты должен помнить: гнев святого Михаила — не его прихоть или черта натуры. Это праведный гнев, его не питают ни злоба, ни обида — единственный гнев, который может быть оправдан в этой жизни.

— Но что же мне тогда делать, отче? — тихо всхлипнула я. — Гнев жжет мое сердце, и пламя это столь сильно, что я не знаю, угаснет ли оно когда-нибудь…

— Есть лишь один способ погасить этот огонь, и способ этот — прощение.

Он помолчал, а затем возложил худую старческую руку мне на голову, благословляя.

— Найди в своем сердце прощение, — мягко произнес он. — Найди — и освободишься от боли, которая терзает тебя.

Я закрыла глаза, чувствуя, как они вновь наполняются слезами. Когда же открыла их, священника уже не было. Померк и свет, исходящий от фигуры архангела, теперь ярко сиял лишь его золотой меч.

Рыдание вырвалось из моей груди, затем всхлип. А потом я почти бегом направилась к дверям собора, чувствуя, как с каждым шагом на сердце становится все легче.

Оказавшись на площади, я торопливо вытерла слезы и поспешила в лавку, о которой говорил Луиджи. Нетерпеливо ожидала я пока купец отрежет необходимое количество кружев. Сверток, который он дал мне в обмен на деньги, был тяжел, но я почти не замечала его веса, пока бежала обратно через площадь и по узким улочкам города, торопясь в мастерскую Луиджи.

Я ворвалась в мастерскую, и портной уставился на меня, приоткрыв от изумления рот. Положив перед ним сверток, я выпалила, не в силах справиться с обуревавшими меня чувствами:

— Простите меня, синьор, но мне придется уйти!

— Конечно! — сухо ответил Луиджи, его густые брови вопросительно взмыли вверх, почти скрывшись в обильно тронутых сединой черных волосах. — А могу ли я поинтересоваться, куда именно ты так спешишь?

— В замок. Я должна поговорить с Леонардо!

— Тогда иди! — махнул он рукой.

Но я и без того уже была в дверях, а еще через миг неслась к замку так быстро, как никогда еще не бегала. Я понятия не имела, пожелает ли учитель видеть меня, не то что выслушать мои извинения. Но это было неважно. Важнее было то, что я наконец нашла в своем сердце возможность простить его, а возможно, тем самым вымолила прощение и себе самой.

Дверь в его мастерскую вновь была открыта, однако на этот раз он не сидел на стуле, а стоял перед мольбертом и рисовал, держа в руках небольшую палитру. Все его внимание было приковано к рисунку, и потому он даже не заметил меня, пока Пио, уютно свернувшийся возле его постели, не вскочил и не начал радостно лаять.

Леонардо обернулся — на лице его отразилось удивление.

— Дино? — он словно не верил, что видит меня перед собой.

Я кивнула, пытаясь отдышаться.

— Простите, что потревожил вас, учитель! Но мне очень нужно поговорить с вами… всего минуту!

— Ну разумеется!

Выйдя из-за мольберта, он направился ко мне. Я с облегчением увидела, что нога его совсем не беспокоит, повязки больше нет, и ступает он твердо и уверенно, лишь самую малость прихрамывая. Здоровой выглядела также и его рука — то, что он рисовал ею, убедило меня в том, что она полностью зажила.

Он был озадачен — это явно звучало в его голосе.

— Что же произошло такое, что ты так ворвался сюда? Надеюсь, наш друг Луиджи…

— Синьор Луиджи здоров! — торопливо заверила я учителя, и вздох облегчения вырвался из его груди.

Я медлила, кусая губы, а затем быстро проговорила:

— Я просто хочу поговорить!

— Присядь, если хочешь.

Я вновь покачала головой, однако теперь причиной моего отказа сесть было уважение — а не гнев.

— Я не сяду, учитель, пока не скажу все, что собирался…

Леонардо с любопытством смотрел на меня, я набрала воздуха в грудь и продолжала:

— Я здесь, чтобы принести свои искренние извинения за те ужасные вещи, что я наговорил в последнюю нашу встречу. Я не должен был задавать тех вопросов и обвинять вас в том, что ваша скорбь не так глубока, как моя. Я не могу взять назад те слова и даже не рассчитываю на ваше прощение — но я должен был его у вас попросить и сказать, что в сердце моем больше нет ни капли гнева или обиды на вас.

Произнеся все это, я опустила голову, покорно ожидая, что учитель укажет мне на дверь и велит убираться с его глаз. Однако вместо этого я услышала лишь тихий вздох.

— Ах, Дино, мальчик мой, я давным-давно простил тебя за те слова, сказанные во гневе и скорби. И рассердился я тогда, скорее, сам на себя — ибо в твоих словах было много правды. Все было — правдой.

— Нет! — я снова вскинула на учителя глаза. — Вы мудрее меня, вы никогда не делали ничего плохого и не хотели, чтобы оно случилось!

— Но мне, как и любому человеку, свойственно ошибаться — а я слишком часто стал забывать об этом.

Учитель мягко улыбнулся и протянул ко мне руку, коснулся моей головы тем же жестом, что и старый священник.

— Ты молод — но и ты обладаешь собственной мудростью, на которую я в своей гордыне не обращал внимания…

— Дино! — знакомый голос выкрикнул мое имя от дверей. Я обернулась и увидела Витторио, на лице его было написано смятение и радость.