Портрет дьявола: Собрание мистических рассказов

Запасов старой мебели там хватило бы на целую лавку древностей. Весь дом был обставлен в едином средневикторианском стиле; все, что не соответствовало идеальной меблировке гостиной, стащили на чердак: столики из папье-маше и перламутра, стулья с прямыми спинками, витыми ножками и выцветшими сиденьями с ручной вышивкой, каминные экраны с золоченой резьбой и вышивкой стеклярусом, дубовые бюро с медными ручками; рабочий столик с плоеным шелковым чехлом, поблекшим, изъеденным молью и готовым рассыпаться в прах. Когда я поднял шторы, все это вместе со слоем пыли оказалось на свету. Я предвкушал, как верну это богатство в гостиную, заместив его на чердаке викторианским гарнитуром. Но в ту минуту я занимался розыском картины, «чернущей, как каминное нутро», и в конце концов она обнаружилась за старыми каминными решетками и нагромождением коробок.

Джейн, горничная, тут же ее опознала. Я бережно отнес картину вниз и стал изучать. Сюжет и краски были неразличимы. В середине имелось большое пятно более темного оттенка, но что это было — человек, дерево или дом, оставалось только гадать. Похоже, картину написали на очень толстой деревянной доске, обтянутой кожей. Я решил было отправить ее к одному из тех мастеров, кто при помощи живой воды дарует вечную юность пострадавшим от времени семейным портретам, но тут меня посетила идея: а почему бы мне не попробовать себя в роли реставратора — хотя бы на краешке картины?

Энергично пустив в ход губку, мыло и щеточку для ногтей, я очень скоро убедился, что изображение отсутствует. Под щеткой не обнаруживалось ничего, кроме голой дубовой поверхности. Я перешел к другой стороне, Джейн наблюдала за мной со снисходительным интересом. Результат был тот же. И тут меня осенило. А почему эта доска такая толстая? Я оторвал, кожаную окантовку, доска распалась и в облаке пыли упала на пол. Там были две картины, соединенные лицевыми сторонами. Я прислонил их к стене — и тут же был вынужден сам на нее опереться.

Одна из картин изображала меня; портрет точно, в малейших подробностях, повторял мои черты и выражение лица. Это был я — в платье времен короля Якова Первого.^{110} Когда была написана эта картина? И как, без моего ведома? Что это — причуда моей тетушки?

— Боже, сэр, — возопила у меня над ухом Джейн, — какая миленькая фотография! Это на маскараде, сэр?

— Да, — выдавил я из себя. — Мне… мне больше ничего не потребуется. Вы можете идти.

Она ушла, а я с неистово колотившимся сердцем повернулся к другой картине. Это был портрет прелестной женщины — ослепительной красавицы. Я отметил совершенство ее черт: прямого носа, ровных бровей, пухлых губ, тонких ладоней, бездонных сияющих глаз. На ней было черное бархатное платье. Фигура была изображена в три четверти. Локти женщины опирались о стол, подбородок покоился в ладонях; лицо было обращено прямо на зрителя, взгляд, устремленный в самые глаза, ошеломлял. На столе виднелись циркули, еще какие-то сверкающие инструменты, назначения которых я не знал, а также книги, бокал, кипа бумаг, перья. Но все это я разглядел позднее. В первые четверть часа я неотрывно смотрел в ее глаза. Подобных я никогда не видел: они и молили, как глаза ребенка или собаки, и повелевали, словно глаза императрицы.

— Прикажете стереть пыль, сэр? — Любопытство заставило Джейн вернуться. Я кивнул. Свой портрет я отвернул в сторону, а изображение женщины в черном заслонил собой. Оставшись один, я сорвал со стены «Суд по делу лорда Уильяма Расселла» и поместил в крепкую темную раму женский портрет.

Потом я послал багетному мастеру заказ на раму для своего портрета. Он так долго пребывал лицом к лицу с изображением прекрасной чародейки, что у меня не хватало духу отнять у него счастье смотреть на нее. Если это сентиментальность — что ж, назовите меня сентиментальным.

Прибыла новая рама, и я повесил ее напротив камина. Перерыв все бумаги тетушки, я не нашел ничего, что объясняло бы происхождение моего портрета, осталась тайной и история картины, запечатлевшей незнакомку с удивительными глазами. Выяснилось только, что вся старая мебель перешла к тетушке после смерти моего двоюродного деда — главы фамилии. Я бы заключил, что наше сходство — семейное, если бы все, кто входил в гостиную, не восклицали: «Как похоже вас изобразили!» Пришлось использовать объяснение, придуманное Джейн, — маскарад.

И тут, как можно предположить, история с портретами подходит к концу. Вернее, это можно было бы предположить, если бы далее не следовало еще немало страниц. Как бы то ни было, тогда я счел эту историю законченной.

Я отправился к Милдред и пригласил ее с матушкой у меня погостить. На картину в раме из черного дерева я старался не смотреть. Я не мог ни забыть, ни вспоминать без странного трепета выражение глаз женщины, когда я увидел их впервые. Меня пугала мысль, что наши взгляды опять встретятся.