В дверь постучали. Вошел дворецкий с чайным подносом и поставил его на маленький японский столик. Звякнули чашки и блюдца. Из большого старинного чайника вырывались, шипя, клубы пара. Затем мальчик-слуга внес два фарфоровых блюда с крышками в форме полушарий. Дориан Грей подошел к столу и стал разливать чай. Бэзил и лорд Генри не спеша последовали за ним и, приподняв крышки, взглянули, что там на блюдах.
— Давайте сходим в театр, — предложил лорд Генри. — Надеюсь, в городе идет хоть что-то приличное. Я, правда, договорился вечером обедать с одним человеком в Уайте, но он мой давний приятель, так что можно послать ему телеграмму с известием, что я заболел или что мне не позволяет с ним встретиться более поздняя договоренность. Пожалуй, вторая отговорка звучит даже лучше: она поражает своей прямолинейной откровенностью.
— Терпеть не могу напяливать на себя фрак! — буркнул Холлуорд. — Человек во фраке выглядит совершенно нелепо.
— Это верно, — томно отозвался лорд Генри. — Нынешняя одежда безобразна, она прямо-таки угнетает своей прозаичностью, своей мрачностью. В нашей жизни не осталось ничего красочного, кроме порока.
— Право, Гарри, не стоит говорить такое при Дориане!
— При котором из них? При том, что наливает нам чай, или при том, что взирает на нас с портрета?
— При обоих.
— Я бы очень хотел пойти с вами в театр, лорд Генри, — промолвил юноша.
— Так в чем же дело? Я вас приглашаю. Надеюсь, ты тоже идешь с нами, Бэзил?
— Нет, право, я не могу. И, честно говоря, не хочу. У меня много работы.
— Значит, нам с вами придется идти вдвоем, мистер Грей.
— Если б вы знали, как я этому рад!
Художник закусил губу и с чашкой в руке подошел к портрету.
— А я остаюсь с подлинным Дорианом, — проговорил он грустно.
— Вы считаете, это — подлинный Дориан? — спросил оригинал портрета, приблизившись к Холлуорду. — Неужели я и в самом деле такой?
— Да, именно такой.
— Но это же замечательно, Бэзил!
— Во всяком случае, внешне вы точно такой. И на портрете наверняка не изменитесь, — вздохнул Холлуорд. — А это уже кое-что.
— До чего же люди носятся с этим постоянством, с этой верностью! — воскликнул лорд Генри. — Но ведь даже когда речь идет о любви, верность можно считать вопросом чисто физиологическим, ничуть не зависящим от нашей воли. Молодые люди хотели бы сохранять верность, но не могут, старики хотели бы ее нарушать, но тоже не могут. Вот и все, что можно сказать на этот счет.
— Дориан, не ходите сегодня в театр, — сказал Холлуорд. — Оставайтесь, мы пообедаем вместе.
— Не могу, Бэзил.
— Почему, Дориан?
— Потому что я дал обещание лорду Генри Уоттону пойти вместе с ним в театр.
— Не думайте, что он станет к вам относиться лучше лишь потому, что вы не будете нарушать своих обещаний. Сам он никогда не выполняет своих обещаний. Я вас очень прошу, не уходите.
Дориан засмеялся и покачал головой.
— Умоляю вас!
Юноша некоторое время колебался, затем, взглянув на лорда Генри, который сидел за чайным столиком в другом конце студии, с иронической улыбкой наблюдая за ними, твердо произнес:
— Нет, Бэзил, я должен идти.
— Что ж, как знаете, — вздохнул Холлуорд и, подойдя к столику, поставил на поднос чашку. — В таком случае не теряйте времени: уже довольно поздно, а вам еще надо переодеться. До свидания, Гарри. До свидания, Дориан. Жду вас у себя в ближайшее время — скажем, завтра. Придете?
— Непременно.
— Не забудете?
— Ну конечно, нет! — воскликнул Дориан.
— Кстати, Гарри!
— Да, Бэзил?
— Не забывай, о чем я просил тебя утром в саду!
— А я уже и забыл.
— Смотри же, я тебе доверяю!
— Хотел бы я сам себе доверять! — рассмеялся лорд Генри. — Пойдемте, мистер Грей, мой кабриолет ждет у ворот, и я могу довезти вас домой. До свидания, Бэзил. Я провел у тебя замечательно интересный день.
Когда за ними закрылась дверь, художник бросился на диван и на лице его отразилась испытываемая им душевная боль.