Портрет Дженни

— Эплтон? Нет, не слышал. Хотя погоди, вроде бы что-то припоминаю. — Гэс на несколько минут погрузился в размышления. — Да, был когда-то такой цирковой номер, — подтвердил он наконец. — Кажется, в мюзик-холле Хаммерстайна.

— Вот-вот, именно там, — подтвердил я.

— Господи, Мак, да ты в своем уме? — Таксист озадаченно посмотрел на меня. — Те жонглеры, небось, уже где-нибудь в доме для престарелых, если еще живы… Слушай, а может, ты что-то путаешь? Ты уверен, что действительно видел эту девочку?

— Я рисовал ее. Те акварели у меня и купили.

— А может, ты ее просто придумал? — все еще не верил Гэс. — Ваш брат ведь часто рисует просто из головы.

— Клянусь тебе, я ничего не придумывал. Я разговаривал с ней точно так же, как сейчас с тобой…

Мы стояли возле машины Гэса, как всегда поджидавшего пассажиров на углу неподалеку от моей «студии». Утро было сырое и пасмурное, чувствовалось, что вот-вот пойдет снег, ветер словно бы доносил его запах. Я зябко поеживался в своей куртке, но Гэс в своих двух уже порядком обтрепанных свитерах, надетых один на другой, казалось, и не замечал холода. Чем-то этот таксист напоминал мне старых рыбаков из Труро, с их жесткими, огрубевшими руками и потемневшими лицами, на которых отпечатались все ветра и штормы их жизни. Только вот глаза у Гэса были сугубо городские — быстрые, цепкие, хитроватые — глаза человека, чьей стихией были приливы и отливы улиц, их стремительные течения и мели транспортных пробок. Не жила в этих глазах медлительная раздумчивость океана, не светилось в них долготерпение рыбацких дум…

— Ладно, попробую что-нибудь разузнать, — пообещал Гэс. — Поспрашиваю знакомых таксистов. Есть тут пара стариканов, может, что помнят. Только смотри, Мак… — Он помолчал и вполголоса высказал свои опасения: — Смотри, как бы полиция чего не заподозрила. Сам понимаешь, девчонка такая маленькая… Да и мне неприятности ни к чему.

— Единственное, что я хочу, — писать ее портрет, — заверил я. — Только это и ничего больше. Готов поклясться.

Вернувшись домой, я попытался работать. У меня было начато большое полотно «Каток в парке», я писал его по памяти и нескольким эскизам, которые успел тогда сделать. Но сегодня работа не клеилась. Я никак не мог сосредоточиться, мысли разбегались в разные стороны. То я размышлял о натюрморте с цветами для мисс Спинни, за который пока еще не брался. То начинал думать о стенной росписи в «Альгамбре», где работа моя неплохо подвигалась, но многое еще предстояло сделать. Однако неотвязней всего были мысли о Дженни: удастся ли Гэсу хоть что-то узнать… Словом, в голове у меня был кавардак, кисть — вялой и неуверенной, да и день за окном — на редкость тусклым. И я обрадовался, когда наконец пробил час ланча. Вымыл руки, оделся и вышел из дому.

Когда я вошел в «Альгамбру», Гэса там еще не было. Официант принес мне мой бесплатный ланч, и, управившись с ним, я взял кисть и краски, взобрался на шаткую стремянку и занялся росписью. Гэс появился только через час. Сел за столик и молча наблюдал за моей работой.

— Что же ты молчишь? — не выдержал наконец я.

— К сожалению. Мак, ничего хорошего.

— Но хоть что-то прояснилось?

— Да, действительно, как я и припоминал, были такие канатоходцы супруги Эплтон. С 1914 года они выступали у Хаммерстайна. А в 22-м оба разбились, вроде бы лопнул канат… Так что, старина, никакой девчонки быть не может. Она сейчас была бы уже взрослой тетей.

Несколько секунд мы молча глядели друг на друга — я сверху, Гэс снизу, — но тут к нему подошел официант с подносом, и я вернулся к своей росписи. Минут через десять я снова услышал его голос:

— А что, красиво получается.

Я обернулся. Гэс сидел, отодвинув пустую тарелку, и, потягивая пиво из кружки, разглядывал расписанную мною стену. И я решил сделать перерыв. Слез со стремянки и уселся рядом с ним. Это было для меня важно — услышать отзыв одного из завсегдатаев ресторанчика, как бы увидеть сделанное его глазами.

Юные красавицы, которых я изобразил, расположились на травке под деревьями, на берегу озера, о чем-то непринужденно болтая. Можно было предположить, что они собираются купаться, но, Боже упаси, ни одна с себя пока что ничего не сняла. Словом, выглядели они вполне пристойно, хотя в то же время и достаточно соблазнительно — это была та золотая середина, которая должна была прийтись по вкусу хозяину ресторана, да и Гэсу тоже. Последний уже успел поделиться со мной своими требованиями к живописи.

— Пусть художник рисует все, как в жизни, но только повкусней и поприманчивей, — говорил он. — Чтоб, понимаешь ли, раздразнить аппетит. Чтоб я почувствовал, что чего-то не добрал и толком не распробовал, — и поспешил добрать, пока не поздно.

Неожиданно Гэс приподнялся со стула и указал пальцем на одну из женских фигур:

— А с этой что стряслось?

— Что ты там увидел? — не понял я.

— Да она ж у тебя как утопленница.

— С чего ты взял… — запротестовал я, но, вглядевшись, тут же осекся: он действительно углядел мою промашку.