Портрет Кабака (СИ)

  - Стаканы, стаканы..., - что нельзя маленькими чашками кишки ваши заливать...

  Кабак протянул мне свой стакан, было видно, что он устал от непонимания жизни в этом селе, где люди только и думают как помешать другому, иметь своё постоянное счастье.

  - Мне нельзя! - сказал я Кабаку, даже обиду сожаление выразил, что не могу с ним повеселиться.

   Он содержательно стал трясти головой, вроде извинялся за неправильное желание, ...и выпил всё до сухого дна, долго пропуская сквозь зубы, медленно, без удовольствия цедил в трубочку горла чёрное вино.

  Мы пошли к выходу, заметали дремучий двор пустым взглядом; на улицу вышли.

  Кабак провожал нас угрюмо, и как-то рассеяно, мне показалось, что он тоже хочет с нами поехать, обошёл автомобиль по кругу, подтёр какое-то загрязнение на крыле, и всё время тёр глаза, поправлял упругие на ветру волосы, казалось, они скрипят несогласием с его мыслями. Он обнял всех по очереди, объятия были не такими долгими, как при встрече, мне он сказал грустно:

  - У меня там дочка живёт...

  В это время его жена снова громко завыла со двора, вроде ещё и ребёнок заодно с ней плачет, я не понял, - где именно дочка живёт.

  Мы поехали. Кабак остался слушать злоязычие жены, грустно как-то мы уезжали.

  После тои встречи, года через два-три, я ещё раз его видел, он выглядел каким-то потухшим, но всё же, когда сел в машину сказал:

  - Идём в бадегу, я сто грамм выпью...

  На сиденье лежала пластиковая бутылка с домашним белым вином, - меня угостили. Он подобрал бутылку и пробубнил себе: - А не хочет ли эта бутылочка в мой мешочек залезть. Вложил бутылку в потёртый старый кулёк.

  Мы зашли в бар. Кабак виновато, неловко смотрел на прилавок, совсем не так, как в магазине детства.

  - Сейчас начнёт теребить кукурузу в ушах, - так он выразился, кивая головой на продавщицу за прилавком.

  ...Я уплатил его задолженность. Сидим, я сок пью, он водку с пивом.

  - Не жалеешь что из города уехал?

   - А что мне жалеть, там трамваи скрипят, деньги немалые нужны, и здесь тоже всё чужим становится. У меня дочка родилась, - сказал он как-то обыденно.

  Заказали ещё сто грамм.

  - Давай Пантюша за её весёлое вырастание выпьем, - я хотел бокалом сока ударить его рюмку.

  - Он заслонил рукой своё горе, отлил на хлеб немного водки: - Знаешь, она умерла.

   - Как умерла?..

  Он протёр глаза кулаками: - При родах, а оно может и к лучшему, откуда у меня тысячи на пелёнки, распашонки, на докторов этих.

  - Так вроде выделяют на рожденье что-то...

  - Врут, мне никто ничего не заплатил. При первом рождений сына, понаехала комиссия многоумная, сказали у меня неподходящие условия, ничего не дали. До этого успели всё украсть, замыкали положенное.

  Выглядел он поникшим, ничего не было от того Кабака, которого я прежде знал. Тяжело как-то дышал.

  Потом мне рассказали: он на станции, вагон негашеной извести разгрузил без защиты респиратора, - сжёг лёгкие, пылью хрипел. Горло себе перерезал.

  - Как перерезал? - удивился я, - такое невозможно!

  - Можно, - возразил Тулуп, - он в районном собачьем приюте уборщиком работал. Ножик сделанный из полосы литовки целый день затачивал, на волосатой руке остроту лезвия проверял, думали собак резать собирается. В ночь тоже точил, а утром себя погубил, видели другие работники, как кровь по шее хлещет, а он ещё глубже ножом ковыряет, силится артерию главную перерезать...

  Вошли женщины и адвокат. Шумная улица под окнами квартиры гудела, длинный гружёный панелевоз затормозил на светофоре. Портрет расшатало, и он упал на пол.

  - ...Пока свалится на землю, долго держался, - договорил Тулуп скороговоркой, и пошёл к адвокату.

  Я не понял, он имел в виду изображение в рамке, или ещё про человека рассказывал...

   Хотел поднять портрет. Но подошли женщины и подобрали свалившуюся обиду. И какая-то пустота совершенно мёртвая устоялась.