Портрет художника в юности

- Таким образом, в работе, якобы принадлежащей вашему дяде, гражданин Татаринов, обнаруживаются те самые эллоны, которые вы уже несколько лет исполняете, публикуете в вашем самиздатском альманахе, и даже частично напечатали в Париже. При этом они включены в произведение настолько антикоммунистического характера, настолько бьющее по всему самому дорогому, что есть у советского человека, - я заметил, что Зеленов косится в раскрытый скоросшиватель, видимо, справляясь с заранее составленным конспектом, - что возникает законный вопрос о моральном и политическом облике гражданина Татаринова. Поскольку вряд ли можно заподозрить вас в плагиате, остается предполагать, что вы - я называю вещи своими именами - анонимно поместили в буржуазном издании уже не упражнения в высоком искусстве, но отвратительный пасквиль. Так?

- На этот вопрос я отвечать отказываюсь, так как он носит наводящий характер и в качестве такового запрещен уголовно-процессуальным кодексом, - сказал я, с невыразимым облегчением цепляясь за опасную, но реальную возможность сохранить собственную честь.

Я вышел из лазурного дворца на душную Сретенку около двух часов дня, не в силах заставить себя взглянуть на зажатый в кулаке паспорт: по тогдашней Москве ходили слухи о том, что после таких визитов в документ могут запросто поставить штамп, аннулирующий столичную прописку. Деловитые провинциалы теснились на дымящихся тротуарах, толкая друг друга объемистыми авоськами. Возле памятника Крупской дорога была перекрыта, и адский жар исходил от свежеуложенного, рыхлого черного асфальта. В детстве всегда тянуло (и иногда удавалось) своровать горсточку горячей, незабываемо пахнущей массы и, обжигаясь, скатать ее в ладонях в твердеющий черный шар, который потом годами валялся в ящике стола или под кроватью. "Пришло же какому-то идиоту в голову затевать ремонт в такое пекло, - размышлял я, глядя на полуголых рабочих, лениво кидавших асфальт совковыми лопатами, - впрочем, у нас всегда так".

До Патриарших прудов я дошел пешком, изнывая от голода и жажды. Знакомый книжный маклер в толпе библиофилов на Кузнецком мосту пообещал поискать для меня выпуск "World Ecsoterics Today", хотя честно признался, что никогда об этом издании не слышал. Перед тем, как я приступил к своей истории, Вероника Евгеньевна надела застиранный, тщательно накрахмаленный передник и накормила меня обедом - чрезвычайно вкусным, но безнадежно вегетарианским. Я долго следил, как она измельчала морковку и свеклу на крутящейся овощерезке, то и дело заменяя один цилиндр другим. В последнее время какой-то врач-самоучка лечил ее от начинавшейся стенокардии голоданием, диетой и ледяными душами.

- У тебя сохранилась копия этого трактата? - спросила она.

- Я все уничтожил, - сказал я, - такие вещи хранить рискованно.

- Как странно, Алеша, ты, который всегда уверял меня, что в политику ни за что не полезешь, вдруг пускаешься в такие опасные эскапады, - она вздохнула и поморщилась, будто от боли в сердце. - Доказательств у них нет, однако теперь от тебя не отстанут, и Бог знает, чем это кончится.

- Из студии я могу уйти, чтобы никого не подводить.

- Не говори глупостей. Господи, в какое мерзкое время приходится жить.

Как всегда, мы сидели на кухне, под теми же портретами - хотя за миновавшие годы они успели запылиться и высохшая фотоэмульсия начала покрываться мельчайшими трещинами. Кто-то из великих говорил, что время, которое на момент исполнения эллона как бы останавливается, после его окончания бежит с удвоенной скоростью.

- Вероника Евгеньевна, - начал я, - стоит ли овчинка выделки? В моем случае, я имею в виду. Алхимию я бросил. В Экзотерический институт меня не взяли. Жена от меня ушла, напоследок обвинив в бездарности, потому что худсовет их театра забраковал мои эллоны. В студии есть мнение, что свои лучшие вещи я написал в восемнадцать лет, а с тех пор только деградирую. Только вы меня поддерживаете, да Петр с Георгием, ну, разве еще отец и сестра. А теперь эти неприятности. Не найдется ли у вас чего-нибудь выпить, кстати?

Моя наставница достала из холодильника четвертинку водки (я знал, что она держит ее в доме для компрессов) и без обычных протестов налила мне половину стакана.

- В другое время я бы отвечать не стала, - сказала она, - ибо уже почти десять лет твержу тебе, что настоящему аэду не не к лицу задаваться такими вопросами. Но раз уж тебя так расстроил господин Зеленов, то скажу, что я, во всяком случае, тобой довольна, милый. Ты работаешь много, ты работаешь старательно, ты работаешь плодотворно. Очень довольна, хотя...

- Что? - насторожился я.

- Никогда не забуду эллоны, которые ты здесь исполнял летом после первого курса. Видимо, ты в восемнадцать лет испытал какое-то озарение, а потом оно ушло, и для того, чтобы восстановить его, потребуется, может быть, еще много лет. И то если повезет.

- Так они действительно были лучше нынешних? - я налил себе еще.