Портрет кудесника в юности

— Да. Если не врёт, братва замочила… С собой в могилу звал. Ну Ада его, конечно, послала. А он конкретно взял в неё и влез. Ну, мы с Игнатом слышали, что бесам громкая музыка в лом, — стыдливо посмеиваясь, признался Глеб. — Пришли к ней домой, вложили в правую руку крестик, врубили музон на полную…

— Что именно?

— Врубили-то? Да так, попса, долбилово… Другого не было. И всё равно — такое началось! Плющило, колбасило, душить бросалась, два раза сознание теряла. Потом мужик в ней стал нам типа угрожать… хриплым голосом… «Валите, — говорит, — отсюда, козлы…» А я, не подумав, в торец ей за козлов! Тут же при-ти-ихла…

— Давно это было? — прервал захватывающую историю Ефрем.

— Года три назад… нет, четыре…

— Как выглядел, рассказывала?

— Кто? Покойник? А как же!

— Клетчатая рубашка, коричневые джинсы, самому лет пятьдесят, лысоватый… Этот?

— Откуда знаешь?

Колдун усмехнулся, огладил искусственный мех.

— Думаешь, он в одну твою подружку вселялся? Гонять замучились! Только выставишь — в другого влезет. А насчёт того, что в торец, это ты, брат, никакой Америки не открыл. Первое колдовское средство — наотмашь по темени! Бесы этого страсть не любят. Ну и молитовку, понятно… — Насупился, примерил шапку. — Ну вот, — удовлетворённо заключил он. — Теперь и на улицу не стыдно показаться…

Глеб выждал с минуту и, уяснив, что продолжения не будет, вернулся к чтению.

«Относительно плотности бесозаселения советского народа существуют две версии. Одни исследователи полагают, что в разгар борьбы с суевериями и религией отток нечистой силы за рубеж был вполне сравним с эмиграцией времён гражданской войны. Другие, напротив, уверяют, будто сатанинское воинство продолжало подпольно пребывать в строителях социализма, при этом всячески стараясь как-нибудь случайно не обратить на себя внимание НКВД.

Последнее утверждение очень похоже на правду. Скажем, бесы-убийцы, как, впрочем, и вся их братия, плохо переносят смертную казнь того, в ком они находятся, не говоря уже, что одержимый, приняв кончину от руки сталинских палачей, весьма вероятно, мог искупить этим страшные свои грехи и отправиться в рай.

Лукавого в данном случае ждало разжалование.

Не лучше было положение и у бесов, подбивающих изнутри нарушить заповедь „не укради“. Стоило их жертве похитить у государства (а у кого ещё?) жалкие десять тысяч рублей — ей тоже светила статья, предусматривавшая высшую меру социального наказания.

Даже такие, казалось бы, относительно безобидные сущности, как бесы-информаторы (они же „голоса“), обитавшие не только в людях, но и в радиоприёмниках, сплошь и рядом рисковали подставить своего подопечного под обвинение в антисоветской пропаганде, обеспечив ему таким образом мученический венец…»

— Нет, конечно, повезло вам с Игнатом… — неожиданно прозвучал скрипучий голос наставника. — По краешку ходили…

Доведённая до относительного совершенства шапка лежала на столе, а старый колдун Ефрем Нехорошев сидел, задумчиво подперев кулаком бородёнку. Глеб привык уже к его странной манере беседовать: оборвёт разговор на полуслове, а пару дней спустя продолжит, причём с того же самого места.

— Долбёж врубили — бездуховный, про молитовку тоже, верно, забыли… Забыли ведь?

— Забыли, — покаялся Глеб.

— Вот то-то и оно… Это, конечно, крестик выручил. А ну как вышел бы окаянный из вашей Ады да в вас самих бы и вселился, а?

— Ну не вселился же…