Портрет мафии крупным планом

Дверь открылась. Гуров увидел высокого сутулого человека лет сорока, в очках с толстыми стеклами. Видимо, это и был Леня Шмайлис. При виде незнакомца, стоящего за спиной Насти, глаза художника удивленно расширились, но девушка опередила его законный вопрос:

– Это мой хороший знакомый, его зовут Лев Иванович. Он приехал из Москвы, как раз в связи с убийством Григория Алексеевича.

– Хорошо, заходите, – после некоторой задержки пригласил Шмайлис. – Я, правда, сегодня не ждал гостей… Но раз пришли… – И он отступил от двери, пропуская прибывших.

Проходя через прихожую, Гуров окинул профессиональным цепким взглядом вешалку, стойку для обуви и сделал свои выводы. Когда они вошли в мастерскую, он заговорил первый:

– Давайте я представлюсь до конца, так будет правильно. Меня зовут Лев Иванович Гуров, я – полковник полиции. И приехал специально из Москвы, чтобы расследовать убийство художника Григория Артюхова. А если потребуется, то и другие преступления. Так что не буду разыгрывать перед вами комедию и делать вид, будто проник в вашу мастерскую, чтобы любоваться картинами. Нет, не любоваться, хотя посмотреть на них не отказался бы. Но в основном я приехал, чтобы побеседовать с господином Сорокиным, который здесь скрывается. И не говорите, что его здесь нет – я видел на вешалке пальто, а под вешалкой – ботинки. И они явно не вашего размера. – Он бросил быстрый взгляд на здоровенные ноги Шмайлиса. Хозяин мастерской, как видно, носил обувь сорок четвертого или сорок пятого размера.

От слов гостя художник явно растерялся и не знал что сказать. На выручку пришла Настя:

– Ладно, Лёнь, ничего не поделаешь, надо позвать Бориса. – И, не дожидаясь, пока хозяин сам на это решится, громко позвала: – Борис Игоревич, выходите! Лев Иванович приехал, чтобы нас всех защитить. Его не надо бояться.

При этих словах открылась дверь в другую комнату (видимо, она служила художнику кухней), и в мастерскую вошел Борис Сорокин. Это был человек совсем другой комплекции, чем Шмайлис, – низенький, полный, но при этом подвижный, как ртуть. Однако была одна черта, объединяющая его с хозяином мастерской – такие же роговые очки с толстыми стеклами.

– Я, конечно, польщен, что ко мне проявляют такое внимание, – произнес он, пожимая плечами. – Приехали из самой Москвы… Но я не понимаю, в чем причина…

– Перестаньте, Борис Игоревич, – сказал Гуров. – Все вы прекрасно понимаете. Настя же все сказала. Меня прислали, чтобы я расследовал убийство вашего друга Григория Артюхова. А если при этом вскроются и другие преступления, например, совершенные сотрудниками правоохранительных органов, то их тоже буду расследовать.

– Их тоже? – оживился Сорокин. – Это хорошо… очень хорошо! Это меняет дело! Но что вам требуется от меня?

– Сейчас я все объясню, – ответил Лев. – Но, может быть, мы вначале все присядем? Или даже так: может, вначале Леонид… простите, не знаю вашего отчества…

– Маркович, – представился Шмайлис.

– Вот, может, Леонид Маркович даст мне посмотреть свои картины? А то ведь это верх невежливости – прийти к художнику и не проявить никакого интереса к его работам.

При этих словах Шмайлис слегка улыбнулся. Было заметно, что он польщен.

– Конечно, смотрите, – сказал он. – Вот здесь то, что я писал в последнее время, здесь старые полотна…

– Я посмотрю и то, и другое, – сказал Гуров и двинулся вдоль стен мастерской. Шмайлис присоединился к нему. Настя и Борис Сорокин присели к столу, между ними затеялся тихий разговор. До Гурова долетали реплики: «Вы чего это надумали прятаться?» – «Но как же вы не понимаете? Ведь я тоже видел…»

Впрочем, сыщик не особенно вслушивался – он смотрел на картины. Да, Настя была права – Леонид Шмайлис писал совсем не так, как Григорий Артюхов. Это была яркая, сочная живопись. Хотя на дворе стояла пасмурная погода, здесь, на стенах мастерской, казалось, светило солнце – такими насыщенными цветом были полотна художника. Несколько раз Гуров задал вопросы, уточняя названия работ и некоторые детали, хозяин пояснял.

Наконец осмотр закончился, и они вернулись к столу. Когда гости уселись, хозяин предложил:

– Может быть, чаю?

– С удовольствием, – улыбнулся Лев. – От чашки-другой чая никогда не откажусь. А пока он заваривается, я все же задам несколько вопросов уважаемому Борису Игоревичу. – И, повернувшись к Сорокину, спросил: – Так почему вы все-таки решили прятаться? И от кого?

Искусствовед не сразу решился ответить. Он несколько раз открывал рот, собираясь заговорить, но так ничего и не сказал. А когда наконец решился, то из его уст прозвучал не ответ, а вопрос:

– Вы были в мастерской Григория Алексеевича? Видели картину, которую он писал?

– В мастерской был. А вот картину не видел. Ее никто не видел – убийца вырезал ее из рамы и унес.

– Унес! Вот оно что! – воскликнул Сорокин, вскочив с места. Потом снова сел и, повернувшись к Гурову, произнес: – Вот из-за нее я и скрываюсь. Из-за этой картины. Мне угрожает опасность, потому что я ее видел!

– Это я понял. Но вы не ответили на другой мой вопрос: от кого исходит эта опасность? От кого вы прячетесь?