Портрет мертвой натурщицы

Он шел за ней бездумно, прикидывая ракурс, который сейчас, долгие месяцы спустя, и выстраивал в этой чердачной дыре. Лютня, найденная в антикварном магазине, платок в крупную золотистую полосу — еще хранящий тепло волос неизвестной туркменки (он сторговал его на рынке, текстура и цвет почти идеально совпадали)… Он обвязал платок вокруг ее головы нежным, почти ласкательным движением. Мягко, рассеянно улыбаясь, поставил ее пальцы на грифе лютни. Девушка не сопротивлялась, а скорее наслаждалась неожиданным вниманием.

— Еще, еще правее… — диктовал он ей, а она все не могла оторваться от своего отражения в том самом барочном зеркале, преображенного золотистым сиянием (он установил фильтр на мансардное окно), тюрбаном, наготой и тяжестью загадочного старинного инструмента в руках. — Голову чуть ниже… Вот так, молодец. Теперь подвинься ближе к свету — я буду писать твой полупрофиль и спину.

Девушка снова разочарованно бросила взгляд на себя в зеркале:

— Только спину?

Он усмехнулся, прикнопил свежий лист, привычно погладил его, будто приласкал, ладонью:

— А ты считаешь свое лицо выразительней спины? Весьма распространенное заблуждение. Все хотят повернуться к собеседнику лицом… Тут-то и наступает разочарование. — Он продолжал говорить, быстро набрасывая сангиной абрис спины. — Ты будешь воплощать самую загадочную героиню картины. И самую притягательную. Ведь нет ничего притягательней тайны. Никто не увидит твоего лица, но все станут мечтать о тебе, будучи уверенными, что ты — прекрасна…

И скорее почувствовал, чем увидел, как расслабилась роскошная спина его модели.

* * *

Перрен сидел в вагоне-ресторане, катящемся в сторону столицы, и задумчиво поедал резиновый сэндвич, беспардонно названный «парижским». Но поесть следовало, иначе он не мог додумать мысль, которая его мучила с момента опроса персонала музея в Монтобане.

Итак, что мы имеем: никто не заметил одинокого рисовальщика. Некто сидел на низеньком брезентовом складном стульчике, что-то там копировал, но, кроме покойной Матильды, никто не полюбопытствовал, не заглянул ему через плечо. «Даже странно для пытливых провинциальных умов», — с раздражением подумал Перрен.

Дальше — охранник Сильван. Отличный малый, но в тот вечер, когда Матильда решила устроить любовную эскападу в закрытом архиве музея, он видел «господина директора Эрмитажа» только издали и при слабом освещении. Заявил, что роста — нормального, телосложения — нормального. Нечего сказать, очень помог следствию. Впрочем, уже выходя из директорского кабинета, где Перрен проводил дознание, Сильван смущенно остановился и почесал почти полностью плешивую башку. Перрен поднял на него взгляд, в котором, по мнению комиссара, должна была читаться терпеливая доброжелательность… Охранник кашлянул, еще раз почесал голову и вернулся, снова сел на стул напротив комиссара.

— Видите ли, — сказал он доверительно. — Вот все говорят, «использовал старую деву», а по-моему, не все тут так просто.

— Да? — поощрил его Перрен.

— Он был с ней очень обходителен.

— Вы это заметили за те полминуты, когда он заводил ее в музей? — поднял ироничную бровь Перрен. — На расстоянии — цитирую ваши показания: «двадцати метров»?

Сильван сконфуженно кивнул:

— Я, это, заметил, как он ее поддерживал под локоток, и еще — она оступилась чуть-чуть, видно выпила за ужином-то, ну и…

— Ну и? — Комиссар начал терять терпение.

— Видите ли, он ей руки подставил, будто держал наготове. Знаете, как с ребенком. — Сильван замолчал, а Перрен молча ждал продолжения. — Ну, мне кажется, такое не сыграть. Потом — она спиной к нему была, все равно его не видела. Я вот думаю, — Сильван сглотнул, все глубже погружаясь в пучину смущения, — может, он ее и правда — того? Ну, любил?

— А рисунки взял просто для прикрытия большого чувства? — Иронии в голосе комиссара не услышал бы только глухой. Сильван согласно мотнул башкой — мол, да, глупости — и вышел вон.

И Перрен, пытаясь прожевать кусок индустриального багета, в мыслях тщетно ходил вокруг Сильвановских ощущений. Действительно — ведь он и сам имел такой, пусть и неудачно закончившийся, любовный опыт. Когда влюблен, бывало, окружаешь объект страсти тысячью мелких легких движений: чтобы не дать упасть, отойти далеко, улизнуть от чувств. И если это правда и неизвестный Андре, которого, конечно, зовут совсем иначе, и живет он наверняка вовсе не во Владивостоке… Так вот, если он действительно испытывал что-то к пугливой в жизни и бесстрашной в смерти Матильде Турне, что это меняет в ходе расследования? А ничего! Просто как соринка в глазу, сразу не проморгаться.

Фальшивого Энгра Перрен послал срочной почтой в Москву еще из Монтобана. Пусть теперь российские коллеги помучаются, стараясь выяснить, кто их умелец. И удовлетворенно кивнув самому себе, вытер губы бумажной салфеткой и заглотнул остатки колы, которую взял из-за глюкозы (полезной для работы мозга) и разъедающей, как серная кислота, здешний мерзкий фаст-фуд (в помощь желудку).

Андрей