Портрет мертвой натурщицы

— Де Хох, — дал ей краткий экскурс Комаровский, — современник Вермеера, из ранних голландцев. Мастер жанровой живописи…

Маша нетерпеливо встала: времени на искусствоведческие беседы уже не оставалось.

— Я хотела бы взглянуть на оригинал. Если можно, прямо сейчас.

Комаровский взглянул на нее исподлобья:

— Нет. Нельзя. «Служанка и Фигляр» находится не в Пушкинке…

Маша деловито кивнула:

— Эрмитаж?

Комаровский мрачно усмехнулся:

— Картина хранится в музее художника в Голландии. Город Харлем.

Она медленно опустилась на стул.

— Понятно, — сказала она, чтобы хоть что-то сказать. И несколько секунд тупо смотрела на альбом с репродукцией. — Можно я заберу альбом с собой? На время?

Комаровский снова смотрел не на нее, а в окно. Вид у него был явно подавленный:

— Конечно-конечно.

Маша вздохнула:

— И еще. Мне кажется… Необходимо послать запрос в музей Харлема на срочную экспертизу картины.

— Конечно-конечно, — повторил замдиректора, весь в своих мыслях. У Маши в сумке завибрировал мобильный.

— Извините, — она полезла в нутро сумки и, как ни странно, почти сразу нащупала телефон.

— Да, — ответила она, не взглянув на экран.

— Привет, — раздался истерично-веселый голос Андрея. — А у нас тут еще один труп.

Маша сжала трубку:

— Света?

— Пока не знаю.

— Где?

— На заброшенном песчаном карьере. В Люберцах.

— Энгр? — сглотнула Маша подкатившую горькую слюну.

— А как же! Все чин-чинарем. Пришпилен, как положено. Давай — ноги в руки и дуй сюда.

— Сейчас буду, — Маша скомканно попрощалась и, зажав под мышкой альбом, — в сумку книжка не помещалась, быстро вышла из Пушкинки.

Андрей

Они возвращались уставшие в город. Уставшие и измученные — собственным бессилием. Бесконечное «дежа вю» — белое мертвое тело, синяя борозда на шее. «Милость султана» — вдруг вспомнилось Андрею. Ненавистный уже Энгр, зажатый в безжизненных руках. Но это была не Света. Опять не Света. Ему казалось, что с каждым трупом напряжение растет, ставки повышаются: сейчас он не выдержит, взорвется, и наступит — пустота.

По радио протяжно и мрачно затянула Сезария Эвора. Маша прислонила голову к прохладному стеклу и прикрыла глаза. Андрей уже хотел переключить радио на что-нибудь более жизнеутверждающее или выключить, к черту, совсем.

— Оставь, — попросила Маша.

Они молчали и слушали песню. Андрею вдруг подумалось, что все его усилия с букетами и модными биойогуртами бессмысленны, потому что он — Копиист — все равно испортит ему всю обедню. «Какой мрачный у нас с Машей роман, — впервые подумал он. — Выложенный трупами. От такого не захочешь, а сбежишь к мальчику Пете в Вестминстер. Впрочем, мой роман со Светой не веселее. Похоже, — хмыкнул он, — я просто роковой мужчина. Но вовсе не в плане схожести с Бандерасом».

— Я ужасно боюсь, — глухим голосом произнесла Маша, не открывая глаз, — что все бесполезно. Ребус точно рассчитан по времени — пока мы доберемся до Харлема и следующей загадки, Светы уже не будет в живых.

Андрей мотнул головой, чувствуя, как привычно сжалось горло. Сказать ему было нечего.

* * *

А на следующее утро у него в кабинете появился художник Цыпляков. Было часов восемь — как-то очень неожиданно рано для богемы. Хотя, с сомнением оглядев его помятую физиономию, Андрей подумал, что для живописца это, скорее, ожидаемо поздно после ярко проведенной ночи.

Маша описала ему приятеля Бакрина, и, не будь в деле такой уж тупик, вряд ли они стали бы «гоняться за покойником», как Андрей это называл. Но тупик был налицо.

— Допустим, — говорил себе Андрей, — все эти Энгровские копии были сделаны давным-давно, еще до смерти Бакрина. А потом убийца отыскал эти работы, и…

Маловероятный ход, но других идей у него не имелось, и Андрей решил использовать этот. Митя грустно, сложив бровки домиком, улыбнулся, потянул вниз уже порядком растянутый свитер в бурых пятнах… «Краска, это просто краска!» — успокоил себя Яковлев. А художник дыхнул на него застарелым перегаром и дешевым табаком.

— Здрасте, начальник. — И сел без приглашения. Взглянул вокруг на пустые с раннего-то утра столы прочих сотрудников. — Вы, как я вижу, тут главный муравей.

— А? — нахмурился Андрей.

— «Стрекоза и муравей». Басня Крылова. В смысле — работаете много.

— Есть немного, — кивнул Яковлев. — А вы, судя по иронии, — стрекоза?

— Я? — Митя усмехнулся. — Я, начальник, самый что ни на есть стрекозел. Со стажем. Так как там с Васей? Есть что новое?

— Нет, — покачал головой Андрей. — Из нового — только трупы. Но маловероятно, что ваш давно покойный друг имеет к ним какое-либо отношение.

— Маловероятно? — вытаращил глаза Цыпляков. — Да вы в своем уме, начальник? А другой художник, способный Энгров подделывать, это вам что — вероятно? И потом, — Митя наклонился к Андрею. — Наколоть напыщенных музееведов липовыми Энграми — это вполне в его духе. Вы не представляете, что он был за тип!

— Вот и расскажите. — Андрей откинулся на спинку стула — хоть запах изо рта «стрекозла» был и невыносим, но сам художник ему почему-то был симпатичен.

Митя шмыгнул огромным носом, взлохматил и так стоящие дыбом нечесаные волосы: