Портрет мертвой натурщицы

Она редко заходила в антикварные лавки, поэтому сейчас ее мучило любопытство: все помещение напоминало тусклое старое зеркало в темных пятнах. Вглядевшись, можно было заметить парочку пухлых барочных ангелов, или золотисто отсвечивающий пропыленным медным боком кофейник, или ореховый буфет. Маша ждала, когда освободится антиквар, и одновременно — надеялась, что у нее достанет еще времени осмотреться. Тяжелые шторы умышленно не пропускали внутрь суетливую жизнь, все мысли о настоящем ушли: Маше захотелось присесть на один из обитых карминным бархатом чиппендейловских стульев и ни о чем не думать. А просто вдыхать воздух, пахнущий совсем иной, удаленной по времени, золотой пылью, старой кожей и воском.

Но только она опустилась на протертый бархат, как почувствовала легкое движение за спиной и до плеча дотронулась чья-то, казалось, призрачная рука. Вздрогнув, Маша обернулась.

Перед ней стоял сухонький старичок и показывал пальцем на жилистое горло.

— Прошу меня извинить, — зашептал он. — Только что мне сделали операцию на голосовых связках: всю жизнь слишком много болтал — и вот результат! Совсем не могу говорить. Пройдемте ко мне в кабинет.

И он повел ее узким проходом, сделавшим бы честь даже коридорам питерских коммуналок: так густо он был заставлен и завешан неразличимыми в потемках предметами. Сам кабинет — малюсенькая комнатенка, впрочем, с большим зарешеченным выходящим во двор окном, — вмещал только огромный стол, два стула — для хозяина и визитера, и шкаф, полный, очевидно, еще не оцененных предметов старины.

Маша на секунду сощурила глаза, привыкая к яркому свету, а старичок (звали его Максимилианом Алуевым, и он считался первым в Москве спецом и скупщиком классического европейского рисунка XVIII–XIX веков) покивал и зашептал интимно:

— Не уверен, будет ли от меня прок с вашим подражателем! Времена меняются, о темпера, уморис! — это так у нас на искусствоведческом изящно вполне каламбурили. Раньше Микеланджело достаточно было просто закопать свою статую, чтобы, откопав, выдать за античный оригинал. Если не ошибаюсь, кардинал Риарио отвалил за нее посреднику двести дукатов! Правда, до гения Возрождения добралось дай бог тридцать! И никакой тебе радиографии!

Он показал жестом на стул, предлагая ей сесть:

— И даже при нынешнем техническом прогрессе мы изнемогаем под лавиной подделок. Вот Коро с Айвазовским, к примеру — официально у француза 600 картин, а только в Штатах, по разным подсчетам, их более трех тысяч. А уж Иван Константинович сам признавал за собой шесть тысяч работ, а у нас за подлинники проходят уже шестьдесят тысяч! Если вам нужна серьезная экспертиза: я имею в виду краску, грунтовку, холст…

Маша покачала головой:

— Я не совсем…

Но старик, хоть и без голоса, уже сел на своего конька:

— У нас тут и оборудования подходящего не найдется. Конечно, всегда можно взглянуть невооруженным взглядом, глаз-то у меня обученный, но — с одной стороны катаракта назревает, с другой — минус три. А у меня тут только бинокулярный микроскоп, впрочем, мой любимый. Никогда не приходилось заглядывать?

Маша улыбнулась — любимый микроскоп?

— Только на уроках биологии, — сказала она.

— Ха! Микроорганизмы? Скукота! Сейчас, подождите-ка! — И Алуев жестом фокусника сдернул белую простынку с микроскопа, стоявшего на окне. Кряхтя, перенес агрегат на стол. Открыл шкаф и вынул небольшой холст — сантиметров двадцать на пятнадцать.

Маша пригляделась к картине: сумерки, какой-то порт. Старик подложил холст под микроскоп и приглашающим жестом предложил ей взглянуть.

Маша склонилась над окуляром.

— Что видите? — нетерпеливо зашептал рядом Алуев.

— Похоже на равнины и на взгорья. Или на море, — медленно, завороженно сказала Маша.

— Волны — это лессировочные мазки, увеличенные в пятьдесят раз, — удовлетворенно шепнул Алуев. — Слои краски, где больше лака, чем пигмента.

Маша с трудом оторвалась от микроскопа.

— Спасибо. Это…

— Завораживающе, правда? — Алуев был доволен эффектом. — Можно заглянуть, так сказать, внутрь картины. Увидеть реставрацию, оценить дефекты. А трещины вы заметили — как каньоны, заполненные пылью? По этой пыли мы определяем, подлинные ли перед нами работы.

— По пыли? — нахмурилась Маша.

— По тому, сколько ее в трещине скорее… — прошептал Алуев. — Видите ли, кракелюры — те трещинки на живописном слое, что так умиляют профанов, когда они хотят купить картину «постарее», легко создаются искусственным путем. Достаточно нагреть и резко охладить свой шедевр. Хотя и тут есть тонкости…

— Максимилиан Всеволодович… — начала Маша.

— А вот поляризационного микроскопа я не держу, — перебил ее старик. — Увеличение огромное, и красиво, не спорю. Знаете, как выглядит кусочек картины, увеличенный в 600 раз?

— Нет, — Маша с улыбкой склонила голову к плечу. Похоже, на сегодня ей лекция обеспечена.

Алуев закатил выцветшие глаза: