Портрет миссис Шарбук

Курс Саботта закончился, а у меня не оказалось ни одного законченного холста, который я мог бы предъявить как свидетельство моей учебы у него. Саботт ушел из академии. На следующий год он преподавать не собирался. А ровно месяц спустя он постучался в дверь нашего дома в Бруклине. В тот день он попросил разрешения моей матери взять меня к себе в ученики. С того времени он меня одевал, кормил, учил, брал в свои поездки и заставлял работать как проклятого, добиваясь, чтобы я стал художником в меру отпущенного мне таланта.

Я обнаружил, что строгость Саботта была напускной – в жизни он оказался умным и добрым, настоящим джентльменом. Но самое главное, он научил меня видеть, как живопись, литература и искусство переплетаются с повседневностью. Даже его уроки по технике живописи не обходились без затрагивания более общих философских вопросов.

Сидя там и глядя на это великое творение воображения, я остро ощущал отсутствие учителя – и чувство утраты помогло мне обнаружить то, что поразило меня из-за своей необыкновенной близости к миссис Шарбук.

ГАЛЕРЕЯ

Шенц от опиума был не в себе – накурился, как говорят, вдрызг. Глаза у него остекленели еще больше, чем фальшивые зеницы мистера Уоткина. Мы стояли с Джоном Силлсом перед его экспонатами – серией миниатюрных портретов разных преступников. Вокруг царила праздничная суета, богатые заказчики приятельски беседовали с художниками самого разного статуса: кто-то был еще учеником, кто-то – членом академии, а кто-то – признанным мастером.

– Превосходная работа, – сделал я комплимент Джону.

Полицейский детектив слега поклонился и поблагодарил меня.

– Эта дамочка кажется мне знакомой.

Шенц показывал на последнюю картину в ряду. Его качнуло так, словно находка выбила его из равновесия.

Я подошел поближе, наклонился и прищурился. Передо мной был портрет грубоватой женщины в платке. Я тоже узнал изображенную.

– Уж не любовное ли приключение, Шенц? – спросил Силлс, смеясь.

Шенц не поддержал шутку, только сказал в ответ:

– Точно в цель.

Мы поболтали еще немного, а потом Силлс сказал, что ему нужно повидаться с владельцем галереи, который проявил интерес к его работам. Прежде чем отойти, он взял меня под локоть и, придвинувшись ко мне вплотную, шепотом сказал:

– Нам нужно поговорить до твоего ухода.

Я кивнул, и он растворился в толпе.

Я повернулся к Шенцу, продолжавшему изучать портрет Вулфа:

– Ты сегодня здорово нализался.

– Да, – сказал он. – Тому есть причина.

– Какая?

– Такая, что я существую. – И в его глазах впервые с момента прихода появилось осмысленное выражение.

– Ты растеряешь всех заказчиков, – предупредил я.

Ненавижу ханжество, но жизнь Шенца в последнее время дала опасный крен, и я чувствовал, что он оказывает себе дурную услугу.

– Этот корабль, – переменил Шенц тему разговора, – ты узнал, как он назывался?

– «Янус».

– Кажется, это фигура, носовая и кормовая одновременно. Ты не узнал, из какого порта он вышел? И куда направлялся?

– Мне удалось узнать только название.

В этот момент я поднял голову и увидел – кого бы вы думали? – миссис Рид, которая медленно двигалась вдоль рядов картин в нашу сторону. Я кивнул в ее направлении, и Шенц повернулся посмотреть.

– У нее в сумочке вполне может оказаться дерринджер, – сказал он. – Прячься! – Он тихонько рассмеялся и побрел к шампанскому.

Я двинулся в противоположную сторону, поглядывая вокруг, чтобы не столкнуться с ее мужем, который наверняка бродил неподалеку. Целый час я ходил кругами, встречал коллег и профессоров, вспоминал прежние времена, говорил об искусстве ради искусства. Я всегда получаю удовольствие, выслушивая различные взгляды, узнавая о методах, которыми пользуются другие в своей работе. Я столкнулся с одним из моих прежних учеников – он стоял, насколько я понял, перед своей картиной. Он был молод и носил, подражая Уистлеру, длинные волосы.

– Эдвард, – сказал я, приветствуя его.

Увидев меня, он протянул руку и сказал:

– Мистер Пьямбо, как поживаете?

Мы обменялись рукопожатиями, и я чуть отступил, изображая неподдельный интерес к его работе. Это была историческая картина – яркие краски, ясный реалистичный стиль, популярный во времена моего ученичества. Темой была Саломея и усекновение главы Иоанна Крестителя. Меч палача только что отсек бородатую голову святого, которая теперь лежала у ног роковой женщины. Заметно было сильное влияние Саботта, и я испытал удовольствие оттого, что этот молодой человек не дает умереть памяти о моем наставнике.

– Превосходные мазки и отличный подбор цветов, – похвалил я.

– Спасибо, – ответил он, смущенно поклонившись.

– Но, – добавил я, – у меня есть одно замечание…

Он кивнул.

– Не видно крови. Ему только что отсекли голову, а я нигде не вижу ни капли крови. – И в самом деле, срез шеи святого напоминал добрый кусок ветчины.

Глаза Эдварда расширились, он схватился за лоб:

– Бог ты мой! Придется завтра возвращать ее на мольберт.

– Ничего страшного. Работа все равно прекрасная, – сказал я. – Когда она будет закончена, оставьте записку в академии, чтобы сообщили мне. Я хочу ее купить.