Портрет миссис Шарбук

— Однажды вечером, ближе к концу зимы я была с отцом в промерзшей лаборатории, и он спросил меня: как я поняла, где нужно искать тело? Он был честным человеком во всем, кроме самообмана, связанного с его занятиями, и потому я не могла ему солгать. Ему достаточно было только прищурить правый глаз и улыбнуться левой стороной рта — и я сказала всю правду. Я призналась, что одинаковые снежинки наделили меня какими-то необычными способностями — умением узнавать то, что я вроде бы не могла узнать. Столько времени прошло, что мне уже не припомнить точно, в каких словах я описала ему все это, но я была умненькой девочкой и сумела донести до него то, что хотела. Я знала, что он не высмеет меня, как сделал бы любой здравомыслящий родитель, но побаивалась, как бы он не рассердился из-за того, что я привлекаю внимание к Двойняшкам. Но он лишь мрачно кивнул и слегка коснулся моего лба.

Он назвал это вторым зрением и сказал, что я должна вечно хранить существование снежинок в тайне, однако мне следует развивать эту способность, чтобы помогать себе и другим. Потом он мне сказал: «Оссиак не сможет долго финансировать мою работу, и ты должна готовиться к тому, чтобы самой пробивать себе дорогу в жизни». Я кивнула, хотя и понятия не имела, что у него на уме.

Он попросил меня принести лампы, стоявшие вдоль стен лаборатории. «Возьми их, Лу, и поставь на предметный столик», — сказал он. Я бросилась выполнять его задание, а он поднялся по лестнице на свое место в увеличителе. Я вернулась с двумя лампами и поставила их по обеим сторонам. «А теперь ляг лицом вверх, чтобы я мог навести линзы тебе на глаза, — сказал он. — Я хочу заглянуть в них».

Я сделала то, что он просил. Столик был ледяным. Когда моя голова оказалась под огромной линзой, он сказал: «Как только я опущу тубус, постарайся как можно дольше задержать дыхание, иначе линза запотеет». Я слышала, как механизм стал опускать оптический цилиндр, и мне на мгновение стало страшно: как бы отец ненароком не расплющил мое лицо, забыв, что сегодня образцом служит моя голова, а не плоская доска, полная снежинок. Он остановил линзу в каком-нибудь дюйме от моего лица, — по крайней мере, так мне это помнится. «Не дыши!» — крикнул он, и я набрала полные легкие воздуха. «Открой глаза широко, как только можешь!» — сказал он. Я так и сделала.

Пытаясь не обращать внимания на неудобства, связанные с запрещением дышать, я прислушивалась к вою ветра снаружи. Внезапно я заметила какое-то движение в линзе надо мной, какой-то образ, постепенно вытянувшийся в горизонтальную линию, словно пара гигантских губ, демонстрирующих полное отсутствие эмоций. Именно такое выражение обычно принимали губы моей матери — только эти были куда больше. Мгновение спустя они все же разомкнулись, и я поняла, что это веки — передо мной предстал огромный глаз. Я чувствовала, как его взор проникает в меня, достигает самых глубин моей души, и я поняла, что ему доступны все мои тайны. Я больше не сомневалась — теперь всю жизнь в мою душу будет заглядывать некий могущественный судья. Мне отчаянно захотелось закричать от страха перед таким тотальным обнажением, но я даже и шепотку не позволила вырваться из моего рта.

К тому моменту, когда я увидела, что линза пошла вверх, лицо у меня наверняка посинело. «Дыши!» — крикнул отец, и я услышала, как его башмаки застучали по ступеням. Я вздохнула, я почувствовала его ладонь на моей руке, почувствовала, как он тащит меня прочь из машины. Он встал на колени на ледяном полу и обнял меня. «Я все видел, — сказал он. — Все». Я начала плакать, а он похлопал меня по спине. Я попыталась обнять его за шею, но отец ласково отодвинул меня от себя, взял за плечи, чтобы заглянуть мне в лицо. «Я видел в тебе вселенную, — сказал он. — Миллионы звезд, а среди них, в центре — звезда, состоящая из звезд, которые светят чистым сиянием, — печать Всемогущего».

Он считал себя ученым, а потому должен был перепроверить свое открытие. Поэтому он попросил меня сосредоточиться на голосе Двойняшек и запомнить, что они скажут мне в следующий раз. Я смогла только кивнуть в ответ. Меня поразила мысль о том, что Бог не только наблюдает за мной — за мной в особенности, — но еще и находится внутри меня в форме раскручивающейся вселенной, сплошь из звезд. Остаток дня я почти ничего не делала — сидела на поломанном диване в кабинете отца и глазела в окно. Позднее, когда мать позвала нас обедать, я почувствовала, как медальон согревает мне грудь, как цепочка покалывает шею, услыхала слабые звуки одинаковых голосов в обоих ушах. Эти слова образовали картину в моей голове. Я увидела большого темного волка, бредущего по берегу озера, с языка у него капала слюна, глаза горели желтым светом.