Портрет миссис Шарбук

Я наклонился, не вставая со своего стула, и поднял бумажный лист с пола. Через секунду я уже знал, о чем ее спросить. Не нужно быть телепатом, чтобы догадаться, что это был за вопрос.

— Написал.

— Засуньте его осторожно под большой палец, — сказала она, и я увидел, как безумная лапа медленно появилась над ширмой. Теперь ее вид вызвал у меня улыбку, и я услышал, как миссис Шарбук тихо захихикала, как девочка в церкви.

Я встал и засунул лист в волосатую лапу. Потом она исчезла с той же комической неторопливостью, с какой появилась.

— «Ясно ли его вижу?» — прочла вслух миссис Шарбук. — Минуточку, Пьямбо. Я проконсультируюсь с Двойняшками.

Хотя мы оба и знали цену происходящему, это не имело значения. Ожидая приговора, я чувствовал, как легкое возбуждение распирает мне грудь.

— Я вижу огонь, — сказала она, — и снег. Вижу сияющий гроб, улыбку и ангела на берегу в лучах закатного солнца. Это все. — Прошло несколько мгновений, и она рассмеялась. — Ну и как вам это?

— Странные образы. Но, боюсь, я ни на йоту не стал осведомленнее, чем до моего вопроса.

— За все то время, что я активно изображала Сивиллу, я думаю, что ни разу не ответила ни на чей вопрос.

— Ваш рекорд остается непобитым. Как долго вы представляли Сивиллу? Вы уже сказали, что продолжали выступать и после смерти вашего отца.

— Не только продолжала, Пьямбо, я стала знаменитостью и, как видите по окружающей меня обстановке, разбогатела. Да, для того, кто словно бы не существовал, я неплохо преуспела.

— Расскажите мне, как это произошло, — попросил я, набрасывая на листе бумаги арки-двойняшки ее бровей.

— Нам с отцом еще два раза предстояло съездить в горы, и в летние месяцы, после каждого снежного сезона, мы давали представления в городе. Изрядную долю всего, что мы зарабатывали на представлениях, приходилось отдавать полиции, чтобы они не преследовали отца за убийство матери. Это тяжелым грузом лежало на нем, но не потому, что он испытывал чувство вины, а потому, что не желал расставаться с деньгами. Хотя ему и нравилась роль ассистента сивиллы, он по-прежнему оставался первым и лучшим кристаллогогистом. Когда мы находились в горах, он погружался в свою работу. Снежинки с каждым разом предвещали все более и более мрачные события, но, скрывая очевидную тревогу за будущее, он всегда с удовольствием отправлялся в нашу жестяную лабораторию и взбирался по лестнице на свое место у оптического увеличителя.

И вот в конце второго лета Оссиак призвал всех своих предсказателей, включая и отца, в его дом на Лонг-Айленде. Меня туда не пригласили, а отец, вернувшись, был бледен как смерть. Он сказал, что Оссиак так и не появился, но один из его подчиненных сообщил всем присутствующим, что в их услугах более не нуждаются, а все записи и оборудование конфискуются. Вот и все. Оставшись без работы, отец потерял волю к жизни. Я говорила ему, что он вполне может преуспеть, посвятив себя нашему представлению, он на это вздыхал и кивал, но так больше и не устроил ни одного сеанса в отеле. Он перестал выходить из дома, спал целыми днями.

Как-то днем, сидя в своем кресле в гостиной, он попросил меня выступить для него в роли Сивиллы и предсказать ему будущее. Я сказала, что не хочу, но он настаивал и заставил меня принести ширму из спальни. Я села за ней в кресло позади нее. «Сивилла, что ты видишь в будущем?» — спросил он слабым голосом. Я была сильно расстроена, но постаралась успокоиться и сосредоточиться на том, что говорят Двойняшки. Но они молчали. Отец терпеливо ждал моего ответа. Но я не получала никаких знаков от моих благодетелей в медальоне и почувствовала, что они оставили меня. Конечно же, я знала, что отец находится в плохом состоянии, и потому осознанно выдумывала приятные образы. «Я вижу солнечный свет, — сказала я, — океан солнечного света и огромное состояние». И тому подобная утешительная чепуха. Я закончила и замолчала, ожидая его ответа. Я думала, что он может зааплодировать или даже сказать: «Эврика», но последовала полная тишина. Когда я наконец вышла из-за ширмы, он сидел в своем кресле мертвый. Глаза его смотрели так пугающе-напряженно и…

Голос миссис Шарбук замер. Я, слушая ее, давно уже прекратил рисовать и теперь исполнился к ней сочувствием, хотя всего день назад готов был ее задушить.

— Вам было тринадцать, — сказал я.

— Да.

— У вас были родственники, которые могли бы позаботиться о вас?

— Хотите верьте, хотите нет, но я сама стала заботиться о себе. Вы не можете себе представить, что я пережила, организуя похороны отца. Каждая встреча на этом пути была для меня как сошествие в ад — я хотела быть одна, чтобы никто не мог меня видеть. Если бы я стала искать помощи родственников или похоронных агентств, мне бы пришлось терпеть на себе чужие взгляды.

— Вам понадобилось немало мужества.

В этот момент дверь открылась и вошел Уоткин.

— Мрачный вестник, — сказал я, не скрывая раздражения.

— Ваше время истекло, — объявил тот.

Я собрал свои вещи и надел пальто.

— До завтра, Пьямбо, — сказала миссис Шарбук, и в ее прощании я услышал бурю эмоций.