Портрет моего мужа

— Только приходится с собой носить запас платков. А то ж тоже… вот стол, общество приличное, а я в салфетку сморкаюсь.

— Я попрошу, и завтра к вам заглянет целитель.

— А он есть?

— Семья Ильдис достаточно состоятельна, чтобы нанять личного целителя… — сказано это было как-то… печально, что ли? — Как вы себя чувствуете?

Я на всякий случай шмыгнула носом и даже почесала кончик.

Надо будет придумать для Этны какую-нибудь упряжь, а то я иду, она подергивается, силясь удержаться, и съезжает, причем вместе с шерстяным чулком.

— Вы не очень испугались?

— Неа, — покачала головой.

— Все-таки мост обрушился… прямо на ваших глазах…

— Лучше уж на глазах, чем под ногами, — я обернулась на зеркало, в котором отразился лощеный тип, рыжина которого несколько выбивалась из в общем-то вполне благообразного образа. А рядом с ним явное недоразумение в мятом платье.

— Верно… — произнес Кирис. — Мар сказал, что это вы заметили… неладное.

— Ага.

Девица морщила нос, усыпанный веснушками, а короткие волосы ее торчали дыбом, словно перья. И сама она походила на птицу, мокрого неприкаянного воробья.

— И как вы… заметили?

— Повезло.

— И все-таки?

— Действительно, повезло. Интересная конструкция, вот и всматривалась, а когда он шагнул, по связке будто искра прошла, которой быть не должно. Это же основы. Структура искрит, стало быть, есть проблема с изоляцией, энергопоток нарушен.

И не надо на меня глядеть с таким удивлением. Даже обидно как-то…

— То есть…

— То есть либо дефект существовал давно, от этого ни одна структура не застрахована.

Даже то, что создаю я. Всегда есть шанс пропустить, не заметить, да и просто ошибиться, ибо нет тех, кто идеален.

— Или кто-то ее взломал, настроив на определенную энергетику.

Мар успел бы сделать несколько шагов, отошел бы от спасительного цеппелина, а там… там в небе между небом и морем ни один амулет не спас бы. К слову… интересная ведь тема… иногда и цеппелины падают, что нехорошо…

— Ясно, — сказал Кирис не слишком-то бодро. — И к какому варианту склоняетесь вы?

— Ко второму. Сколько ваш мост простоял?

— Двенадцать лет.

— Вот… то есть шанс, конечно, что сказалась степень износа, что структура самостабилизировалась некоторое время и все такое, имеется, но уж больно мизерный.

— Нам тоже так кажется…

А мы остановились.

Светлые двери. Темные стены. И мягкий ковер, который заглушил шаги. Кирис двери распахнул. Какая любезность… а я зажмурилась.

Внутри было… светло.

Точнее, настолько светло, что мигом заслезились глаза. Мать вашу… это ж сколько солнечных камней сюда напихали? Свет был плотным, жестким. Он заполнял столовую, выбеливая и без того белые стены. Он отражался в полированном металле и лакированном дереве, множа сам себя. И потому комната казалась почти бесконечной.

Где-то там, укрытое светом, бренчало пианино.

Сияли вазы.

Душно воняли розы. Давил морально фарфор, добавляя болезненной белизны. Обилие хрусталя. Столовое серебро… если они так в принципе живут, мне жаль этих людей. Разве в такой обстановке можно поесть нормально?

— А вот и наша потеряшка, — пропел сладкий голос. — Кири, дорогуша, как мило с твоей стороны вспомнить об этом… недоразумении.

Сауле бирюзовый шел.

Льдистый такой. Холодный цвет. Платье узкое, что змеиная шкура. Волосы забраны высоко, и на бледной шее тонкой нитью выделяется цепь. Черное арвейское железо? Интересный выбор… а вот подвеска-капля, усыпанная темными сапфирами, как по мне тяжеловата. И силой от нее несет вовсе уж безбожно. Это ж как часто ее заряжать приходится?

В руке Сауле держала бокал, который был наполовину пуст.

Или полон?

Главное, допила она коньяк одним глотком и не поморщилась.

— Только ее не сюда вести надо было, а на кухню…

— Мне кажется, Мар не одобрит.

— Точно. Не одобрит, — Сауле слегка покачнулась, но на ногах устояла. — А ты у нас слишком слаб… слишком зависим, чтобы сделать что-то без высочайшего одобрения. Как это я успела позабыть?

— Сауле!

Матушка Мара была в темно-зеленом. Бархатистый спокойный оттенок и платье той кажущейся простоты, которая стоит изрядных денег. На шее тонкая цепочка с каплями-изумрудами и ей в пару витой браслет. Силой от них тянет, но… скромно так, правда, скромность эта притворная. Не удивлюсь, если обнаружится, что эта пара артефактов таит в себе много интересного.

— Мальчик мой, ты же понимаешь, что она не со зла…

Сауле икнула. А до меня дошло очевидное:

— Она набралась.

— Деточка, — меня удостоили взгляда, в котором читалось одновременно и недоумение, и брезгливость, и все-таки смирение. — В обществе не принято выражаться столь… примитивно.

— Ага… — согласилась я с эйтой Ирмой. — Знаю. Марик говорил. Жопа есть, а слова нет.

— Что?

— Что выражаться не принято. Вот нажираться можно, а выражаться — так ни-ни…

Мне показалось, или рыжий усмехнулся?

— Боги, за что это нам?

— За праведную жизнь? — предположила я и, похлопав себя по животу, сказала: — Так а кормить когда будут? А то я, признаться, проголодалась…

И вновь не солгала.

В животе вот заурчало весьма себе выразительно. Сауле рассмеялась, а матушка, слегка поморщившись, сказала:

— К счастью, это ненадолго…