'Портрет на фоне мифа' и его критики

""Но имейте в виду, — предупредил романист, — в этом сочинении есть образ, напоминающий одного известного писателя". "Неужели Максимова?" испугался Седых. "Нет, нет, — сказал автор, — другого, пострашнее Максимова". "А-а, этого, — сообразил Яков Моисеевич, — ну что вы! Он, может, и страшный, но страшнее Максимова зверя нет"". "Страшный зверь" это и есть миф. Похоже, что Войнович нащупал самую примечательную его точку. Вот чего, думается мне, не понял М. Николсон, чья статья "Солженицын на мифотворческом фоне" печатается в этом же номере журнала. Добросовестно разбирая все написанное о Солженицыне за границей, М. Николсон делает своеобразный обзор книг не только западных писателей-политологов, но и некогда созданных в странах так называемой "народной демократии", возможно, по заказу КГБ. Большинство этих книг, судя по пересказу английского ученого крайне низкого уровня. Развлекательная беллетристика. Никакого отношения этот поток литературы, как увидит читатель, не имеет ни к нашей стране, ни к подлинным событиям того времени, ни к фигуре самого Солженицына. Так что "Портрет на фоне мифа" в этот выстроенный М. Николсоном ряд никак не вписывается. Ну да, история стукача «Ветрова» из нескольких упоминаемых романов аккумулирует в себе саморазоблачительные страницы из "Архипелага ГУЛАГ". В своей книге Солженицын объясняет читателю, почему он поддался минутной слабости и как Судьба помогла ему избежать унижения и позора. А низкопробные беллетристы вцепляются в ситуацию, где органы присваивают Солженицыну псевдоним «Ветров», и раздувают из этой условной фигуры образ зловещего сексота. Но подобные выдумки никак не связаны с проблемой «кумиротворения», о которой пишет Войнович.

Мифотворчество начинается с того, что целенаправленно выстраивают биографию героя, намеренно опуская не слишком лестные для него факты: так, если о «Ветрове» можно прочесть у самого Солженицына, — как его вербовали, как он подписал бумагу о сотрудничестве, уверенный, что ему удастся переиграть органы, и на самом деле выиграл, выйдя победителем из борьбы с ними, — то о его разговоре с помощником Хрущева Лебедевым Солженицын предпочел не вспоминать. А ведь все люди не без греха. И каждый может припомнить в своей жизни поступки, которые его не украшают. Солженицын, разумеется, тоже. Да, он еще в 1994 году в "Новом мире", как напомнила Л. Сараскина, опровергал периодически возникающие слухи о том, что по отношению к Шаламову вел себя небезукоризненно. "Войнович повторяет навет недобросовестного комментатора В. Шаламова…" — констатирует Л. Сараскина,[17] нисколько не озабоченная тем, что сама пересказывает Войновича недобросовестно. Ведь в его книге речь идет не о навете комментатора, а о той реальности, с какой столкнулся автор, оказавшись на Западе, где "Колымские рассказы" были почти никому не известны, поскольку печатались редко, понемногу и в малотиражном издании. Вот по этому поводу и написал Войнович, что Солженицын мог стать очень авторитетным предстателем за Шаламова перед западными издателями. Что он, Солженицын, легко добился издания тех вещей, которым протекционировал: публикации книги о шолоховском плагиате или сборника "Из-под глыб". Но поспособствовать изданию рассказов Шаламова — жуткого, леденящего душу свидетельства звериной бесчеловечности гулаговской системы и ее нравов — не захотел или не посчитал нужным. Что же удивляться циркулирующим в обществе слухам о, мягко говоря, непростом отношении Солженицына к Шаламову? Да и так ли уж они беспочвенны? Вот что рассказывает Александра Свиридова, сценарист фильма "Варлам Шаламов. Несколько моих жизней", читавшая в архиве переписку Шаламова и Солженицына: "…мне понравилось все, что писал Шаламов, и не понравилось все, что писал Солженицын (…) я убеждена, что роль Солженицына в исковерканной жизни Шаламова равна роли репрессивного режима большевиков… А может быть, даже страшнее, поскольку режим не мог ему помочь (да и Шаламов к нему не обращался), а Солженицын мог (и Шаламов к нему обращался). Солженицын понимал, кого он топит (…) В

89-м году журнал «Знамя» собирался опубликовать всю переписку Шаламова с Солженицыным, а я оказалась в Америке и передала информацию об этом Александру Исаевичу с предложением как-то оправдаться перед публикацией… Моментально в «Знамя» приходит телеграмма — это было первое послание Солженицына в Россию! — что он запрещает печатать свои письма к Шаламову, но… разрешает печатать письма Шаламова к нему! Эту телеграмму опубликовали в журнале".[18]

Поэтому не Войнович и не названные М. Николсоном литераторы подлинные авторы мифа. Герой Войновича и есть автор мифа о себе, подхваченного и развитого многими.