Портрет писателя в юном возрасте

— Нет, ты послушай, — взволнованно повторил я и начал рассказывать, употребляя те же восхитительные слова, какие занес на бумагу, ибо, естественно, они неизгладимо запечатлелись в моем гудящем мозгу. Мало-помалу у него пробудился интерес, достигший пика к тому моменту, когда действие прервалось и я вынужден был остановиться.

— А дальше? — спросил он.

— Пока не знаю, — признался я.

Он схватил меня за руку.

— Чур, я первый читаю книжку после того, как ты ее закончишь, договорились? Никому другому не давай!

— Договорились, — сказал я смущенно и побрел прочь. В груди моей бушевали страсти. Он явно не расслышал, что я сам пишу эту книгу. Он подумал, будто я читаю книгу, написанную настоящим писателем, и она так захватила его, что он захотел ее почитать.

Именно тогда я и почувствовал себя писателем. В конце концов, я заинтересовал возможного читателя, а о том, что требуются и другие качества, я не подозревал. Позже я ни разу не усомнился в своих писательских способностях, и когда я прервал «Гринвиллских приятелей» — кажется, после восьмой главы, — я сделал это только потому, что принялся за что-то другое.

Следующее важное событие на моем писательском пути произошло в 1934 году. Мой отец, конечно, замечал, что я старательно что-то пишу. Как всякий европеец, он уважал «ученость» и даже намек на литературный талант, и потому решил, что мне нужна пишущая машинка. Да вот беда, в те времена пишущая машинка относилась к предметам роскоши наряду с норковой шубой и яхтой; мы не могли себе такого позволить.

Сколько времени отец мудрил, куда он только ни обращался — этого я точно не знаю, но в конце концов ему попалась пишущая машинка «Ундервуд № 5», которая превосходно работала и стоила 10 долларов.

Мало того, он сделал еще один гигантский шаг, настояв на том, чтобы я правильно пользовался машинкой. Через несколько дней он подошел ко мне и стал наблюдать с отцовской нежностью, как я печатаю. Я долго искал каждую букву и, найдя, ударял по клавише одним напряженным пальцем.

— Я видел, как люди печатают всеми пальцами, словно на пианино играют, сказал он.

— Не знаю, как это сделать, — признался я.

Он положил руку на клавиатуру и сказал:

— Ну что ж, узнай. Еще раз увижу, что ты лупишь одним пальцем, — заберу машинку.

Поскольку задолго до этого случая я убедился в том, что безрассудство моего отца может сравниться разве что с его упрямством, я не стал спорить. Я нашел одну девушку, умевшую печатать, и она объяснила мне, каким пальцем по какой клавише надо ударять, а поскольку я печатал каждый день по нескольку часов, то быстро напрактиковался. В конце концов я смог печатать по семьдесят слов в минуту на механической машинке. Теперь у меня электрическая машинка, и я недавно засек время — оказалось, что я делаю девяносто слов в минуту.

Этого урока я не забыл. Мой сын, унаследовавший мои гены в смысле печатания на машинке, с раннего детства тянулся к ней. До поры до времени я не разрешал ему к ней прикасаться, но когда ему исполнилось 12 лет, я подарил ему машинку и, подражая назидательному тону отца (правда, мне не хватает достоинства, естественного для европейского патриарха), заявил, что если он будет искать каждую букву и долбить, как петух клювом, я отберу у него машинку. После чего показал, как это делается по правилам, и теперь он тоже прекрасно печатает.

2. Да, да, с этим все ясно, д-р Азимов, но что привело вас на путь научной фантастики?

А вот что. Мой отец, когда я был мальчиком, держал кондитерскую лавочку, а при ней — книжный киоск и целую полку с журналами, полными самой восхитительной беллетристики, какую только можно вообразить: «Тень», «Док Сэвидж», «Детективные рассказы», «Корабль» — даже сегодня воспоминание о них будит во мне нетерпеливое желание взяться за чтение.

Между тем, все эти опусы, от первого до последнего, были строжайше запрещены отцом. «Да не посмеешь вкусить плодов этой полки», — гремел голос свыше. В возрасте шести лет я получил пропуск в библиотеку, и мне было ведено освоиться с учеными книгами на ее полках.

Конечно, библиотека лучше, чем ничего, и все же мои очки с неизменным интересом устремлялись к полке с журналами.

Как-то в 1929 году мое внимание привлек появившийся на полке экземпляр «Рассказов о чудесах науки». Я стащил его, как только отец прилег вздремнуть после обеда (моя добрая матушка была гораздо более уступчивой), и заглянул внутрь. Космические корабли, чудовища, лучевое оружие — ух ты! Я положил журнал на место и стал ждать отца. Когда он пришел, я спросил, показав на журнал: «Папа, можно почитать журнал о науке?»

Отец посмотрел на него подозрительно. Он еще не был силен в английском, но на обложке был изображен футуристический аэроплан, имевший весьма поучительный вид, и слово «наука» четко виднелось на обложке. «Ладно», — сказал он.

Так я стал читателем научной фантастики.

Естественно, с течением времени моя приверженность к научной фантастике росла, и я испытывал все более страстное желание перенести свою писательскую деятельность в те области беллетристики, которые требуют большого воображения.