Портрет планеты

Выходит Енох в плаще, задумчиво смотрит на кубы, все еще стоящие справа.

Енох. Енох, ученый-атомщик и космолог, восемьдесят восемь лет. (Берет один из кубов и рассматривает его.) Я исследовал свойства солнца. (Ставит куб в центре сцены.) Изучал устройства атома (ставит второй куб рядом с первым) и пытался понять структуру Вселенной.

Ставит третий куб на два других куба. Адам поднимается и демонстративно переставляет шезлонг, садится спиной к Еноху. Енох присаживается на кубы.

Енох. Все свои знания я заложил в компьютер. Компьютер выдал формулу. Я продолжил свои исследования: обработал формулу и снова заложил ее в компьютер. Тот снова выдал формулу, я пытался понять ее и не мог. Потом я попал сюда. До сих пор я пытаюсь разобраться в этой таинственной формуле, которую мне выдал компьютер, формуле, которая означает последнюю тайну этого мира, может быть, бога; она имеет смысл, но я его не понимаю. Бессмысленная формула мира.

Выходит Авель с раскладным стулом, смотрит в зал, как будто рассматривает ландшафт, устанавливает стул на авансцене, садится.

Авель. Авель. Мне восемьдесят девять лет. Я художник. Вначале я рисовал людей. Рисовал богатых и бедных, почтенных буржуа и отпетых мошенников, поэтов, бродяг, композиторов и пьяниц. Потом – творения самих людей: эти ужасные здания и жуткие машины. Затем – природу, с людьми и без них. В конце концов мне надоела объемная живопись. Я отказался от перспективы и рисовал только цветовые композиции. Но и это меня разочаровало: в заключение я только вычерчивал круги, линии и треугольники, не закрашивая их. Я населял ими все полотно. Такой и должна быть, казалось мне, настоящая живопись. Потом я выставлял уже чистые холсты. Но скоро и холсты показались мне излишними. Я стал выставлять пустые рамки. Это была моя идея так изобразить Ничто. Я назначил им бешеные цены, и теперь мои рамы висят во всех музеях мира. Но вскоре их перестали покупать. И поэтому я нахожусь здесь. Каждый вечер я сажусь на берегу озера и рисую свою последнюю картину. Я вглядываюсь в озеро, и передо мною встает Ничто. Санитару нравится моя картина, врач уважительно похлопывает меня по плечу. Я доволен моей судьбой и горжусь своими успехами. Я сделал все, что мог. Я выполнил свою задачу.

По-военному маршируя, быстро выходит Каин, неся складное кресло. Оглядывается, раскладывает кресло рядом с красным телефоном. Стучит каблуком и чопорно кланяется. На Каине – офицерская форма и фуражка.

Каин. Каин. Девяносто лет. Это единственное, что я знаю о себе. Человек в белом кителе только что сообщил мне это. Я люблю сад, но не этот сад, а именно мой сад. Люблю цветы. (Каин поднимается и обходит вокруг кресла.) Тюльпаны, маки, шпорник, люпин, флоксы, незабудки, циннии, гладиолусы, мальву, подсолнухи. (Опускается в кресло.) Но больше всего – розы. (С большим трудом закидывает правую ногу на левую.) Я всегда любил цветы. Рядом с концлагерем был прекрасный цветник, за ним ухаживали арестанты, они пололи и подрезали цветы. К сожалению, арестанты часто менялись. Каждый день я стоял у газовой камеры и следил, как арестантов выстраивали в длинные шеренги. Голых мужчин, женщин, детей. Для них вырывали огромную братскую могилу, заполняли ее трупами, закапывали и выравнивали землю. Там я и разбивал свои цветники. С арестантами я обращался по-человечески. Мои цветники множились и славились по всей стране. Мои цветы имели огромный успех – они светились. (Снимает фуражку и вытирает пот носовым платком.) Никогда и нигде я не видел больше таких прекрасных тюльпанов, маков, шпорников, люпинов, флоксов, незабудок, цинний, гладиолусов, мальв, подсолнухов. И, конечно, роз (смотрит на Авеля). Впрочем, я выращивал и прекрасные астры. (Авель не реагирует, Каин снимает фуражку и кладет ее на пол.) Я люблю цветы, и потому, что я любил их всю свою жизнь, жизнь моя такая долгая. Я был хорошим человеком и поэтому еще долго проживу. Я люблю цветы, люблю цветы, цветы.