Чувствуя себя виноватым, Уильям делает шаг в сторону, уступая хлопоты женщинам, но считает себя обязанным спросить:
— Вы ушиблись, сэр?
— Я… отведите меня в постель. Мне надо немного полежать.
Все вместе они поднимают его. Зацепившись за низкий столик, Уильям опрокидывает его, и столик остается лежать на полу.
Господин Деллер сейчас, в старости, расплачивается за излишества, которым предавался ранее. У него гнилые зубы: Уильям чувствует дурной запах изо рта слепца, пока они несут его наверх, в спальню. Неужели Синтия — самая крепкая среди них всех? Заботясь о старике, она единственная не выказывает никаких неприязненных или брезгливых чувств.
Они осторожно кладут господина Деллера на кровать. Он вновь заходится ужасным кашлем.
— Дайте… дайте перевести дух. Я… безмозглый… старик…
Служанка приносит тазик с водой со столика в темном углу. Синтия садится на кровать и вынимает из тазика кусок полотна.
— Не пугайся, отец. Я оботру тебе лоб. — И она начинает вытирать лицо старика. Уильям стоит в стороне, смущенный, словно грубо прервал чье-то уединение. Он видит рану на голове Деллера: глубокая багровая ссадина, из которой сочится кровь.
— О-ох… — стонет господин Деллер. Холодная вода и присутствие дочери, кажется, несколько успокоили его. Но Уильям не может ошибиться в истинной причине его возбуждения. Это портрет, завершение которого Деллер пытается поручить ему.
— Господин Страуд, — говорит старик, — вам тоже следует отдохнуть.
— Ш-ш, отец. Я приготовлю комнату для гостей.
Синтия еще раз смачивает полотно и, отжав, проводит тряпицей по бровям Деллера. Уильям рассматривает форму ее рук. Нет, они не похоже на руки дамы, что проводит время в праздности: на них выступают вены, костяшки пальцев шелушатся, ногти обломаны до перламутрово-розовой кожицы.
— Посмотрите на нее еще раз, господин Страуд. — Кожа Деллера впитывает воду, точно иссохшая земля. — Взгляните на эту картину снова, при свете дня.
— Я так и сделаю.
— И… и тогда?..
— И тогда дам вам ответ.
Синтия склоняется над отцом, закрывая его от взгляда Уильяма:
— Тише, отец. Теперь тебе нужно отдохнуть. Пожалуйста, попробуй уснуть.
Старик закрывает глаза, его дыхание становится все размеренней и тяжелее. Подождав еще немного, Синтия и Уильям покидают его комнату. И задолго до того, как последний из них укладывается в постель, господин Деллер погружается в сон.
1660
Фредерик появляется в коридоре в длинной сорочке и чулках; глаза его слезятся от прерванного сна. Дигби следует за стариком вверх по лестнице. Он охотно поговорил бы с ним, но мысли упорно возвращаются к спору с Деллером, и Дигби предпочитает придержать язык. Он смотрит вниз, на иссохшие ноги слуги. В чулке дырка, сквозь которую видна нездорово-бледная кожа. Дигби очень хочет остаться наконец один, поразмыслить над происшедшим, понять смысл сегодняшнего обмена резкостями. Они идут мимо длинной галереи закрытых дверей. Дигби различает хриплое дыхание Батшебы и представляет себе тучную матрону, чьи груди вздымаются и опускаются, точно две квашни. За какой же из этих дверей скрывается Белинда Деллер?
— Грядет новый потоп, — шепотом бормочет Фредерик, не поворачивая головы. Дигби не понимает, сказано это ему или старик просто разговаривает сам с собой. Здесь, в самом сердце поместья, шум дождя уже не слышен: только звук их шагов да скрипучие жалобы старых половиц. Храп служанки стихает в отдалении. Они подходят к спальне для гостей. Фредерик открывает дверь и придерживает ее:
— У вас есть вещи, сэр?
Дигби качает головой и осматривает комнату. Слуга удаляется с лампой, и тени начинают сгущаться и удлиняться. Но Фредерик вдруг возвращается:
— Во сколько прикажете разбудить, сэр? Хозяин завтракает в…
— Нет, спасибо, друг мой. Я встаю с рассветом. — Дигби кажется, что на лице слуги мелькнуло презрение, но тот уже чопорно кланяется, отвергая дружественный тон, и ретируется.
Оставшись один среди теней, Дигби вздыхает и зевает. Чтобы отогнать мрачные мысли, он неторопливо и внимательно осматривает комнату, пробует на ощупь узорчатую ткань гобеленов и шитье на балдахине над кроватью. Не Белинда ли вышивала его? Он проводит ладонью по ткани, представляя себе, как она работала иглой, как порхали ее ловкие пальцы, как склонялась голова, как сжимались губы, когда она трудилась над рукоделием.