Портрет призрака

Он садится, кровать под ним скрипит. Спальня полна молчаливого ожидания, словно кто-то к чему-то прислушивается. Ему кажется, что он ощущает… нет, не присутствие, скорее некий призрачный разум. Воспоминания, скопившиеся по углам комками пыли, и следы помыслов и надежд, витающие в воздухе. Сколько людей перебывало в этой комнате за множество лет? И каждый раз человеческое присутствие в ней было столь мимолетно, что и сама эта комната стала местом вне времени.

Откинув простыню, он замечает, что срамной уд стоит дыбом. Ежась на холодных половицах, он подходит к стулу с одеждой и поскорее натягивает бриджи, пряча в них строптивца. Уильям берет кувшин с надколотым дном, наполняет умывальный тазик и умывается по пояс. Он не чувствует возбуждения, но упрямая часть тела почему-то не желает успокаиваться. Уильям отодвигает занавеси и пытается открыть окно, но ничего не выходит — оно закрыто слишком давно и едва ли не срослось со своей рамой. Уильяму остается только сесть на стул и смотреть на серый балдахин неба. Он думает об отце, который сейчас уже приступил к работе на мельнице, — и о другом старике, нудном и требовательном, что спит неподалеку, в этом же доме.

Ему вспоминаются последние работы господина Деллера. Спекшиеся краски, грубые густые мазки, небрежный выбор цвета — печальное зрелище. Хотя, возможно, в грубости портретов и нарочитой мрачности заднего фона на них виновно угасавшее в те дни зрение старика?

Ох, да что он, глупый мальчишка-мукомол, понимает в этом?

Уильям встряхнулся всем телом. Похоже, он слишком долго пробыл в этом доме, слишком долго подвергался воздействию здешнего спертого воздуха. Решив осмотреть двор и сад (запретные места в дни его юности), Уильям одевается полностью. Сунув ноги в сапоги, он подтягивает голенища, набрасывает на плечи плащ для верховой езды — и вот он готов встретить новый день. Вот только жаль, что Синтия наверняка еще спит.

Томас Дигби подбегает к окну, торопясь открыть его. Скорее! Отбросив тяжелые занавеси, он дергает щеколду, и вот наконец она, слава Богу, поддается. Он распахивает ставни и по пояс высовывается наружу.

Он ловит ртом утренний воздух, крепко держась за оконный переплет, и паника его уменьшается с каждым вдохом. Нет, не сегодня, еще не сегодня откажет его сердце, вопреки невидимой руке, крепкой хваткой сжимающей его в груди. Он сцепляет пальцы и опускает руки на подоконник; тело бьет легкая дрожь. Сколько же лет прошло с той поры, когда по утрам он чувствовал не разбитость, а прилив новых сил? Он уже не помнит, когда сон стал для него ужасающим кошмаром, падением в хаос, за которым следовало мучительно болезненное пробуждение. Томас раскрывает ладони и смотрит на вдавленные следы, недолговечные шрамы, которые оставила на них тугая оконная рама; из твоего плана ничего не выйдет, говорит он себе. Да и что ты надеялся получить от Деллера? Деньги на свою авантюру. Разве может ли Маммона служить Господу?

Из сада доносятся звуки какой-то работы. Боль вдруг становится острее, и Томас стонет, не в силах сдержаться и не беспокоясь о том, услышат ли его. Сжав кулак, он с силой бьет себя по ребрам слева 64. Он отворачивается от вида на широкие луга и мокрые вязы и тяжелой походкой идет к столу. Взяв кувшин с водой обеими руками, Томас пьет через кромку, как неуч-деревенщина, а потом ставит кувшин так резко и неуклюже, что слышен хруст. Ничего, Деллер может позволить себе купить новый. Даже не взглянув, велик ли ущерб посуде, Томас, волоча ноги, бредет к стульчаку, облегчиться. Его моча жгуча и зловонна. Затем возвращается к окну. По положению солнца, поднимающегося на осмотр вымокшего, потрепанного бурей края, он заключает, что довольно рано. Еще нет семи. Интересно, встал ли уже Натаниэль? Впрочем, какая разница — времени на завтрак у него все равно нет.

Он разыскивает брошенную в угол куртку, твердо намереваясь покинуть дом еще до того, как хозяин проснется.

Некоторое время Уильям раздумывает, не пойти ли по внутренней лестнице, что ведет на кухню? Пожалуй, нет: этот ход принадлежит ночи и ночным тайнам. Он ведь не какой-нибудь повеса на поле любовной победы, чтобы непрошено бродить где вздумается.

Как в низинах после дождя долго не высыхают лужи, так и в коридорах ночь царствует дольше всего. Уильяму приходится идти, держась за стену, пока глаза привыкают к темноте. Возле двери в комнату господина Деллера он останавливается и прислушивается, чувствуя себя точно возле сказочной пещеры, где великан-людоед хранит свои сокровища. Но тут же Уильяму представляется испещренная старческими пятнами рука, приподнимающаяся с одеяла жестом, молящем о милосердии. Не пробраться ли ему внутрь, не поглядеть ли на портрет еще раз? Вчера его рассудок был затуманен шерри — может, сейчас, на ясную голову, окажется, что задача Деллера не так уж невыполнима, не трудна, как подвиги Геркулеса? А вдруг именно благодаря портрету покоящейся в могиле Белинды Деллер он сможет по-настоящему проявить и доказать свой талант?