Портрет семьи (сборник)

В милицию, конечно, всех родственников и маломальских знакомых адреса сообщили. В том числе и бабушкин — Сашиной матери. Но сами же сразу предупредили — она в больнице, да и не очень мы в контакте. Я против свекрови ничего не имею, она не настырная, денег и участия не просит. Живет от нашего городка далеко — сутки на поезде. Рома видел ее два раза в жизни — когда ему два годика было и когда в первый класс шел. Словом, внук ее толком и не знает, потому что мы все отпуска на даче корячились, а бабушка только два раза и приезжала. В том, что Саша к матери не больно привязан, моей вины нет. На праздники и дни рождения мы поздравительными открытками обменивались, иногда перезванивались. За несколько дней до Роминого исчезновения бабушка Оля и позвонила:

— В больницу ложусь, вены на ноге оперировать. Но вы не тревожьтесь, ничего опасного.

Мы и не тревожились, а как Рома исчез, вовсе про нее забыли. А тут еще милиционерша из детского приемника нам внушила:

— В этом возрасте, как правило, подростки чудят из-за первой любви. Многие даже с собой кончают. Или убегают за романтикой, чтобы прославиться.

Вот мы и искали «первую любовь», всех девочек допрашивали. Только никого не нашли. И милиционерша была в корне не права. Хотя, когда мы к ней снова пришли, о своих безрезультатных поисках доложили, она с умным видом заявила:

— Объект их воздыханий не обязательно за соседней партой сидит. Это может быть, например, какая-нибудь смазливая актриса или певица. Ваш сын музыку любит? Плакаты на стенки клеит?

У Ромы на стенке висела только одна фотография старого седого мужика, который нахально высунул язык. Отец Ромку как-то спросил:

— Что за придурок?

— Это — не придурок, — ответил сын. — Это — Эйнштейн.

Но не в Эйнштейна же Ромка влюбился?

И все-таки та милиционерша подвела нас к разгадке. Потому что Саша после разговора с ней стал комнату сына обследовать и нашел записку на магнитофоне. А я вот не заметила. Всю неделю сидела в комнате сына, тихо стонала, из стороны в сторону раскачивалась, а бумажку, к магнитофону приклеенную, не увидела.

«Мама и папа! Включите и послушайте!» — вот что было там написано.

Саша нажал кнопку, и что-то зашуршало, завозилось, послышался звук телевизора, потом мой голос:

— Ты идешь ужинать? Я двадцать раз буду подогревать?

— Подожди. Сейчас тайм кончится. — (Саша.)

— Некогда мне ждать, у меня еще белье замочено. Ты спать скоро завалишься, а мне стирать! — (Я.)

— Мазила! — (Саша орет.) — Надо было на левый край подавать!

— Чтоб он провалился, твой футбол! — (Я, и тоже на повышенных.) — Два часа у плиты стояла, а ты на диване валялся, хоть бы утюг починил! Не допросишься!

— Отстань! — (Саша.)

— Не ссорьтесь! — (Рома.) — Мама, хочешь, я помогу тебе белье постирать?

— Ты настираешь! — (Я, мерзким базарным тоном.) — Весь в своего батюшку! Или вы идете есть, или ужин полетит в мусорное ведро!

Пауза, снова шум, но уже другой. Звон посуды, очевидно, за ужином.

— Мама, котлеты очень вкусные. — (Рома.)

— Чесноку напихала. — (Саша.) — Мясо, наверное, паршивое. Все экономишь.

— А ты на дорогую вырезку заработал? — (Я.)

— Тебе сколько ни дай, все в кубышку складываешь. — (Саша.)

— Где ты ее видел, мою кубышку? Другая бы давно на моем месте и пальто зимнее новое справила, и десять лет в одних сапогах не ходила. — (Я.)

— Завела пластинку. — (Саша.) — Сахар передай. Опять песок? Сколько раз говорил: я кусковой люблю!

— Сам за кусковым и гоняйся по магазинам! — (Я.)

— Не ругайтесь, пожалуйста! — (Рома.) — Папа, как у тебя прошел день?

— Штатно. Главный технолог в цех заявился. Зеленый стручок, вчера институт окончил, а туда же — учить нас… — (Саша.)

— У тебя все идиоты! — (Я перебиваю.) — Один ты умный. А на умных ездят и премии лишают.

— Когда, интересно, меня премии лишали? — (Саша обиженным голосом.) — Не знаешь, так и молчи!

— Не ссорьтесь! — (Рома.)

— Никто не ссорится, — (Я.) — Просто твоему отцу не хочется правде в глаза смотреть. Он восемьдесят процентов премии получает и рад. Молчит в тряпочку. А другие…

— Чего другие? Какие другие? — (Саша.) — Чья б корова мычала! Сама три копейки зарабатывает, а туда же…

— Ну, пожалуйста! — (Рома.) — Хватит ругаться!

— Кто ругается? — (Я, удивленно.) — Мы просто разговариваем.

— Заткнись, когда взрослые говорят! — (Саша, зло.)

Потом на пленке была тишина, и снова зашуршало. Теперь другие звуки, и опять наша «теплая» беседа. Собираемся на дачу, Саша не хочет тащить на горбу мои пустые банки для консервирования, потому что ими уже весь чердак забит, а я проклинаю его инструменты — ржавую рухлядь, которой место на помойке. Ромочка, знай, твердит: «Не ссорьтесь! Не ругайтесь!»

Дослушали до паузы, мне воздуху не хватило, за горло схватилась, руками мужу показываю — останови! Саша на кнопку нажал.

Это в кино, когда тайно записанную пленку слушают, увлекательно получается, нервы щекочет, а в жизни… Ничего более отвратительного и мерзкого я никогда не переживала. Так гадко, будто теплое вонючее масло ложку за ложкой хлебаешь. Еще секунда — и стошнит.

— Когда это было? — тихо спросил Саша и кивнул на магнитофон.