Портрет смерти. Холст, кровь

Свобода радостно встретила нас на крыльце полицейского управления. День клонился к вечеру, полицейские клерки, имеющие нормированный рабочий день, оживленно переговариваясь, сбегали с крыльца, толкались.

– Прекрасная вещь – свобода, – обнаружила Варвара, щурясь на западающее солнце. – Ну что, Раевский, пройдемся по городку?

– Садитесь уж, отвезу, где взял, – проворчал из окна притормозившего «Пежо» сержант Габано.

Он угрюмо молчал всю дорогу, выехал, поплутав по узким улочкам, на Плата-дель-Торо, остановился напротив знакомых ворот. Молчал, пока мы выбирались из машины, молчал, когда мы выразили признательность за доставку, отъехал, окинув нас на прощание задумчивым взором.

– Не знаю, удастся ли нам когда-нибудь побродить по этому городку, – пробормотал я, озирая с неожиданного ракурса окрестности.

– Ты еще про море вспомни, – фыркнула Варвара. – Говорят, оно рядом.

Море не просматривалось. Но его близость волновала, как близость хорошенькой женщины. Мы стояли на тротуаре у ворот с затейливой надписью «17». Ограда не чета ограде покойного сюрреалиста – значительно скромнее. За решеткой ровные газоны, клумбы. Автополивочное устройство разбрызгивало воду веселым шатром. Рабочий в синем комбинезоне прочищал водяной струей из модного «K"archer» баки для отстоя воды. Виднелось белое крыльцо особняка. Дальше по тротуару – другие ворота, видимо, под номером «19». Ограда Эндерсов на фоне прочих выделялась, как лимузин в шеренге «Жигулей». Те, что слева и справа, были значительно ниже и территорию занимали поменьше. За ворохом вьюнов виднелись крыши без архитектурных изысков, апельсиновые деревья, глянцевые кустики жасмина вдоль заборов. У ворот под номером «12» старичок в клетчатой панамке ремонтировал выбитую плитку. Дворник, которого мы вчера уже видели, манипулируя проволочными граблями и метлой, возился на разделительной полосе, состоящей из низкорослых пальм. Аллея относилась к муниципальной зоне ответственности.

– Поговорим с аборигенами? – предложила Варвара. – Или торопимся в дурдом?

– Говори, – пожал я плечами, доставая сигарету. – Ты же у нас испаноговорящая. Только убедись, что это не переодетый журналист.

Человек с граблями не знал ни английского, ни русского. Мы подошли, поздоровались. Дядьке было не меньше пятидесяти. Парочка шрамов украшала представителя не самой благородной профессии. Он сильно хромал. Но поболтать в рабочее время был не прочь. Я предложил ему жестом сигарету. Дворник покосился на свою мятую пачку, торчащую из нагрудного кармана, и вполне разумно предпочел мою. Варвара инициировала беседу. Я курил и наслаждался покоем. Он отвечал односложно, с хрипотцой, потом разговорился, начал жестикулировать. Вскоре мне это надоело, я стал показывать знаками Варваре, что пора закругляться.

– Доброго человека зовут Энрико, – поведала Варвара, распрощавшись с дворником. – У него участок на этой улице и в трех соседних переулках.

– Потрясающая информация, – оценил я. – Вы говорили о погоде и планах на чистоту?

– Нет. Я сказала Энрико сермяжную правду: мы – туристы из России, гостим у Эльвиры Эндерс, которая сегодня утром покончила жизнь самоубийством, не выдержав известия о кончине мужа.

– Убийственная правда, – согласился я. – От слова до слова. Где тебя так врать учили, Варвара?

– Как где? – удивилась она. – В семье и школе. Энрико выразил сочувствие, сказал, что несколько раз встречал госпожу Эльвиру, в частности, вчера утром – видимо, она ходила в банк, видел ее мужа – знаменитого художника современности, хотя, если честно, никакой харизмы. Я спросила, знает ли он, кто живет по соседству. Добрый дядечка, конечно, знает всю округу. Вон там, – Варвара показала подбородком на ворота под номером «12» (северного соседа Эндерса), – проживает нацистский преступник Клаус Липке…

Я чуть не поперхнулся.

– Ты сдурела? Какой еще, к дьяволу, нацистский преступник?

– За что купила, – пожала плечами Варвара. – А ты думаешь, все нацистские преступники сидят по тюрьмам или лежат в могилах? Отнюдь. Это милые благообразные старички, доживают свой век в тиши садов, в отдельно взятых особнячках…

Я обернулся к воротам. Клетчатый старикан, кладущий выбитую плитку у своей калитки, куда-то отошел. Но калитка была открыта.

– Энрико временами с ним болтает – о том о сем, о погоде, о политике. Подкованный доброжелательный старичок с отличным чувством юмора. Добросовестно трудился в гестапо. На юге от Эндерсов, в особняке под номером «16», проживает семейная пара. Фамилию не знает. Постоянно скандалят. Супруга зовут Конрад, он руководит чем-то вроде дизайнерской мастерской в Барселоне, куда выезжает раз в два дня, а супруга Долорес руководит мужем и нигде не работает. Энрико любит мести метлой в окрестностях их ворот: из дома доносится такая милая сердцу ругань…

– Это понятно, – усмехнулся я. – А развестись не могут, потому что сильно любят друг друга.