Портрет уважаемого человека

— Я женюсь на Мелани. Вот почему!

Он на миг задумался. Потом спросил:

— Тогда мы будем жить здесь? Всегда?

— Конечно, ты можешь остаться здесь, если тебе нравится.

— Еще бы не нравилось! — с важным видом заявил он и добавил: — Но она от этого все-таки не станет моей мамой! Моя мама — это… — И, не найдя лучшего слова, он докончил: — Моя мама — это мама!

То, что я женюсь на Мелани и оставляю Бетти, по-видимому, не огорчало его. Напротив, он радовался, что сможет постоянно жить здесь, за городом. Только он хотел сохранить свою маму.

А ведь парнишке тогда было всего тринадцать лет. Я мог гордиться им: он унаследовал трезвый ум отца.

Когда истек год, мы наконец добились своего: постановления о разводе. Гассер вел себя в отношении Бетти очень благородно. Он выложил ей чек на двадцать тысяч франков. Она вполне заслужила эти деньги, так как держалась молодцом и даже согласилась на мое предложение взять Теодора в Лангдорф.

Несколько месяцев спустя, в пасмурный осенний день, я обвенчался с Мелани. Гассер устроил большое празднество. Было приглашено более пятидесяти человек, и половина Лангдорфа высыпала на улицу посмотреть на подъезжавшие автомобили. Родственники и близкие знакомые собрались уже в девять часов, и им был предложен княжеский завтрак.

Я пригласил и Бетти, но понял ее и вполне одобрил, что она не явилась. Во время завтрака гости отпускали обычные остроты, особенно отличался Шах. Эти остроты были несколько грубоваты, но так как Мелани не сидела за столом, можно было не стесняться. Мелани была поглощена своим туалетом, своей фатой. Наконец, когда мы уже поели и деловые знакомые Гассера закурили сигары, она появилась в полном облачении.

Все хвалили ее белое платье из дорогой материи, а некоторые рискнули даже сказать ей, что она очень мила. Конечно, это было неверно. На меня она в таком параде произвела смехотворное впечатление, но я должен признать, что ни одна женщина не носила с большим правом фату невесты. Я сидел во главе стола. После того как все с ней поздоровались и выразили ей свое восхищение, кому-то пришла в голову глупая мысль крикнуть:

— Что же ты не поцелуешь мужа в свадебное утро, Мелани?

Она вся зарделась от смущения, глаза ее вдруг заморгали за стеклами очков. Но, когда и другие гости стали настаивать, утверждая, что таков обычай, она собралась с духом и мелкими шажками направилась ко мне. Мы еще ни разу не целовались. Чтобы сократить эту сцену и не быть смешным, я поднялся, взял обеими руками ее голову и слегка поцеловал в губы. Когда я отпустил ее, она улыбнулась радостно и доверчиво, как бы говоря: «Ты увидишь, со мной тебе будет хорошо!»

Подобные нежности при людях были мне всегда неприятны, а в ту минуту особенно, ведь все понимали, что ни один мужчина не стал бы целовать из страсти такую женщину, как Мелани, но все же меня охватила жалость к этому беспомощному созданию. Если бы мы были одни, я погладил бы ее, как гладят по шерсти приблудную кошку. Потом я взглянул на часы и воскликнул:

— Поехали! Нам пора!

Мы стали собираться в дорогу. И мне опять пришлось проделать все то, что много лет назад я проделал с совершенно иными чувствами: побывать в мэрии и в церкви.

Мелани добилась того, что обряд венчания совершал пастор Марбах. Гассер сначала не хотел и слышать об этом. «Он подстрекатель!» — говорил старик. Но Мелани клянчила до тех пор, пока он не смягчился. Он отвел меня в сторону и сказал смеясь:

— Лишь бы поженил!

Лангдорфская церковь, несмотря на осеннее время, была щедро убрана цветами. Кафедра и алтарь почти тонули в этом цветочном изобилии. Когда мы вошли, органист заиграл хор невест из «Лоэнгрина» — одно из немногих музыкальных произведений, которые я знаю. Затем появился пастор в черном сюртуке, с белой шейной повязкой. Это был крупный мужчина лет пятидесяти с изможденным лицом и суровым взором аскета. Мне он сразу же не понравился: я легко мог себе представить, какое влияние такой фанатик способен оказывать на женщин и как он вреден для общины.

Женитьбой на Мелани я возвысился до положения одного из виднейших людей Лангдорфа. Но пастор, казалось, совершенно не принимал этого во внимание и обращался к нам так, словно венчал чернорабочего с поломойкой. Я до сих пор не знаю, не намеренно ли он положил в основу своей проповеди библейские слова: человек не должен разделять того, что соединил господь. Как бы то ни было, я нашел его речь крайне бестактной: ведь он отлично знал, что я только недавно развелся с Бетти. Этим он испортил мне настроение на весь день. Впрочем, по мнению некоторых женщин, он говорил прекрасно. Мелани сияла. Она нашла проповедь великолепной и возвышенной. Гассер положил конец болтовне на паперти, сказав:

— Все это повторение одного и того же! Прошу в машины!

На тротуарах собралась довольно большая толпа. Когда мы проезжали, женщины кивали нам, а дети от восторга хлопали в ладоши. Мелани опустила стекло и тоже кивала изо всех сил. Она была так растрогана, что даже плакала. Мне это братание с народом но вполне понятным причинам было неприятно, и я сказал: