Портрет в коричневых тонах (ЛП)

Узнав о том, что сделал его отец, Лаки Чьен так и застыл на месте, удручённый дурными предчувствиями. Молодой человек был знаком с окружающей обстановкой Чайна-тауна гораздо лучше самого Тао и понял, что вот уже и свершилась непоправимая неосторожность. Благодаря собственным проворству и умению расположить к себе, Лаки рассчитывал на друзей, охватывающих собою все уровни китайского общества. Он сам годами занимался прибыльными делами и вдобавок имел скромный, хотя и постоянный, заработок, проводя время за столами и играя в фан-тан. Несмотря на свою молодость, этот человек стал любимой и всеми уважаемой личностью, к нему изменили отношение даже однорукие, которые впредь не причиняли Лаки никакого беспокойства. Годами он помогал родному отцу вызволять китайских куртизанок, стараясь не впутываться в крупные неразберихи, тем самым соблюдая свой с отцом негласный уговор. Молодой человек чётко понимал, что нужно быть предельно осмотрительным, чтобы выжить в Чайна-тауне. В этом городе ключевое правило заключалось в следующем, а именно: никоим образом не соединяться с белыми – этими боязливыми и ненавистными ничтожествами – и разрешать все вопросы, в особенности же затрагивающие различные преступления, исключительно со своими соотечественниками. Рано или поздно он бы всё равно узнал, что отец о многом информировал женщин-миссионерок, а те, в свою очередь, полученные сведения докладывали американским властям. Уж более проверенного средства навлечь беду нельзя было и придумать, и не хватило бы даже всей его удачи, чтобы хоть как-то защититься. Так он и сказал об этом Тао Чьену, и так оно и случилось в октябре месяце 1885 года, когда мне исполнилось пять лет.

Судьба моего деда решилась в памятный вторник, в который сопровождаемые тремя богатырского телосложения ирландскими полицейскими и старым журналистом Джекобом Фримонтом, до сих пор работающим в сфере преступлений, две молодые женщины-миссионерки средь бела дня прибыли в Чайна-таун. Вся уличная деятельность вмиг замерла, и толпа отправилась вслед за шествием столь презираемых ими ничтожеств, надо сказать, редким явлением для всего квартала. Те, в свою очередь, двигались решительным шагом в некий жалкий дом, из узкой, закрытой решёткой, двери которого высовывались разрисованные рисовой пудрой и кармином лица двух китайских куртизанок, предлагающих себя клиентам нежным мяуканьем и выставленными напоказ грудями маленьких сучек. Увидев приближающихся к ним белых людей, девчушки сразу же исчезли внутри, испуганно и бешено крича, а на их месте появилась гневливая старуха и стала отвечать полиции целой вереницей ругательств на своём собственном языке. По указанию Дональдины в руках одного из ирландцев вмиг появился топор, и люди тотчас стали долбать дверь снизу, что всё вместе вызвало у толпы крайнее изумление. Белые люди ворвались внутрь сквозь узкую дверь. Изнутри сразу же послышались жалобные крики, суматошная беготня и раздаваемые приказы на английском языке. Не прошло и пятнадцати минут, как здесь же опять появились подстрекатели-нападающие, поторапливая полдюжины запуганных девочек, старуха, которую тащил, пиная ногами, один из полицейских, и трое мужчин с поникшей головой, двигающихся чуть ли не под дулом пистолета. На улице разыгрался беспорядок, среди которого нашлось несколько любопытных, кто, угрожая окружающим, всеми способами стремились продвинуться вперёд, однако ж, сами вмиг впали в ступор, как только услышали несколько выстрелов в воздух. Эти ничтожества, арестовав, запихнули девочек и остальных в закрытый полицейский экипаж, который лошади, практически сразу перейдя на рысь, вмиг унесли прочь.

Вплоть до вечера люди Чайна-тауна продолжали обсуждать случившееся за день. Ведь до этого случая полиция никогда не вмешивалась в жизнь квартала лишь бы никоим образом не затрагивать белых напрямую. Среди американских властей наблюдалась особая терпимость к «обычаям жёлтолицых», как они сами охарактеризовывали определённого плана людей. Никто не утруждал себя попытками выяснить что-либо о курильщиках опиума, об игорных домах, а уж менее того и о девочках-рабынях, считающихся лишь очередной из форм царящего среди небожителей преувеличенного растления наравне с употреблением в пищу по-особому приготовленных собак под соевым соусом.