Портрет в коричневых тонах (ЛП)

Эти недели восстановления от пневмонии, проведённые под крышей их дома, прошли для меня весьма необычно. Свекровь одаряла меня такими заботой и лаской, которые я вовек не получила бы от Диего. Её нежная и безусловная любовь действовала точно бальзам; так, постепенно, я излечивалась от желания умереть, одновременно избавляясь от питаемой к мужу злости. Я вполне понимала чувства Диего и Сюзанны и неумолимое бедствие от последствия случившегося; его страсть, должно быть, являлась некой чудовищной земной силой, если не сказать землетрясением, что неизбежно куда-то их волочила. Я вообразила себе, как оба сопротивлялись возникшей взаимной притягательности, прежде чем окончательно покориться её чарам. А также представляла себе, сколько же табу пришлось преступить этой паре, чтобы остаться вместе, и до чего ужасно ежедневное мучение, заключающееся в притворстве насчёт демонстрируемых окружающим братских отношений, тогда как сами изнутри чуть ли не сгорали от взаимного желания. Я перестала спрашивать себя о том, как вообще было возможно, что эти двое оказались неспособными противостоять низменной по своей сути похоти. Более того, уже не задавалась вопросом, как его эгоизм помешал обоим увидеть крах, который в полной мере могло бы почувствовать ближайшее окружение, потому что даже я догадывалась, до чего бесстыдным образом вели себя определённые люди. Я же любила Диего отчаянно и могла понять, что именно чувствовала к нему Сюзанна; а вот сама, интересно, поступила бы я схожим образом в подобных обстоятельствах? Предполагаю, что нет, ведь утверждать обратное было совершенно невозможно. Хотя моё ощущение полнейшей неудачи никуда и не пропало, я могла спокойно отказаться от ненависти, взять некоторую паузу и на время очутиться в шкуре остальных главных действующих лиц подобной незадачи. В сложившейся ситуации лично я больше сочувствую Эдуардо, нежели жалею себя; у этого, влюблённого в собственную жену, человека уже есть трое детей, для него узнать о произошедшей драме, состоящей в кровосмесительной неверности, было бы ещё хуже, нежели для меня. Я должна была хранить молчание и ради деверя, хотя, надо сказать, тайна уже не давила мне на спину, точно мельничный камень, потому что вызванный поведением Диего и омытый заботливыми руками доньи Эльвиры ужас несколько притупился. К моей благодарности этой женщине примкнули уважение и любовь, что я и питала к ней с самого начала. Практически сразу я привязалась к человеку, точно комнатная собачка: я нуждалась в её присутствии, голосе, ощущениях её нежных поцелуев в лоб. И чувствовала себя обязанной защитить человека от катаклизма, что уже зарождался в лоне её семьи. Я намеревалась остаться в Калефý, скрывая собственное унижение, вызванное статусом отвергнутой супруги, потому что, стоило мне уйти из дома, как она бы выяснила правду и, не выдержав той, скончалась бы от боли и стыда. Вся жизнь этой женщины никогда не выходила за рамки её же семьи, нужд каждого из живущих в стенах её дома. Этим, на самом-то деле, и ограничивалось жизненное пространство хозяйки дома. Мой договор с Диего был таков, что я выполняю свои обязанности, пока донья Эльвира жива, а вот после я совершенно свободна и могу идти, куда захочу, и он более не имеет со мной ничего общего. Я была бы вынуждена смириться с социальным положением – надо сказать, постыдным для многих – и быть «разведённой женщиной», отчего не смогла бы вновь выйти замуж, но, по крайней мере, мне больше бы не пришлось жить бок о бок с человеком, который нисколько меня не любил.