Портрет в сандаловой рамке

— Привет, ребята! — сказала Вера пчелам по-русски. — Пора по домам. Солнце садиться, заблудитесь, трудяги. — Вдохнув сладкий аромат, она облокотилась на подоконник, оглядывая соседские дома и садики. Уютно, тихо, чистенько, как в деревне, а ведь совсем рядом центр. И совершенно не хочется думать, что в Москве ничего подобного ее не ждет. Прожив с супругом в Париже два года, Вера вернулась на родину одинокой. То есть, за это время она поняла, что более чужого человека, чем этот дипломатический чиновник, трудно было найти. Мелочный, с упоением пересчитывающий драгоценную валюту, он был способен затеять склоку по любому пустяку. Имел хронически уставшее выражение лица и совершенно не умел радоваться. В Москве она поселилась в квартире, опустевшей после смерти родителей. А вскоре с треском развелся многодетный брат, оставил бывшей семье жилплощадь и подселился к Вере. Совсем скоро Петр привел в дом другую сильно беременную женщину. Вера обещала к сентябрю — к рождению ребенка — квартиру освободить. Ведь не затевать же жилищные свары, тем более, что Петр и не сомневался, что уйдет сестра жить ни куда-нибудь, а в хоромы «к своему Феликсу». Ох, ну разве ему объяснишь…

Ну, зачем об этом вспоминать сейчас — в розовый майский вечер, когда впереди еще столько дней на раздумья и столько интересной работы, способной плотно загрузить мозги! И еще нечто, будоражащее как ожидание подарка…

Вера прошлась по комнате, еще хранившей запах недавнего ремонта. В углу громоздились старые вещи — ветхая рухлядь — она же — ценный антиквариат. Как посмотреть и как приласкать. Фортепиано, накрытое плюшевой скатертью с кистями, капризно изогнутая козетка в обрывках сине-золотого штофа, кресла и шкафчики ушедшей эпохи, ждущие возрождения. На голой побеленной стене остались следы Вериного рисунка, торопливо замазанного краской. У окна висело зеркало в потемневшей бронзовой раме и темными паутинками в глубине стекла. Зеркало — главный предмет обстановки в комнате молодой женщины. Только оно в праве наблюдать за ней и давать советы. У стены на газетах выстроились банки с красками и кистями, словно ожидающая команды бригада.

— Работать подано, маэстро! — сказала себе Вера, стараясь сосредоточиться над композицией будущего панно. Да вот она — композиция — прямо тут, за окном! Скипятив чайник, Вера села за стол возле приоткрытого окна и, предвкушая пиршество, распаковала коробку чипсов. Тонкие, золотистые, с тонким налетом сыра, они лежали ровной стопочкой, обещая запретное удовольствие. Дома жевать эту соблазнительную пакость нельзя, как и делать многое другое — приятное, но вредное. Здесь можно и даже нужно — здесь же не обязаловка перед кем-то и чем-то, а сплошной расслабон. И наговориться можно вволю, причем, без всяких подружек, только и ждущих момента, чтобы загрузить тебя собственными проблемами. Вера вытащила из сумочки диктофон. Несколько месяцев подарок Феликса скучал не востребованный, а потом оказалось, что лучшего собеседника по интимным вопросам и не найти. Куда там старомодный дневник или болтушка Кэт, считавшаяся самой надежной хранительницей тайн! Вера нажала клавишу, и малышка замигал зеленым глазком, рапортуя о готовности выслушать любое откровение, ни разу не ввернув идиотский комментарий.

…И так… Сегодня 13 мая 2005 года. Рю де Коперник. Ароматный брюссельский вечер, многообещающий и нежный, как всегда после дождя. Под моим окном огромный старый каштан весь в цвету — неужели для меня такое великолепие? А еще для воркующих на карнизе горлиц и супружеской пары на соседнем балконе. Они пьют свой вечерний чай, любуются каштаном и друг другом. Мадам делает укладку у парикмахера, а мсье любит тенниски молодежной расцветки. Странно как-то… Разве можно быть счастливым в таком возрасте, совсем на краю…

Монолог прервал соловей. Вера выключила диктофон.

К телефонному звонку, как его не подстраивай под соловьиные трели, привыкнуть трудно. Вот он сладостно запел, а в глубине души гадко екнуло. Дабы подсластить вынужденное общение, Вера сунула в рот целую горсточку чипсов.

— Детка, где ты там? Я что, не во время? — раздался вкрадчивый баритон, так хорошо звучавший с телеэкрана.

— Привет, — беспечно отозвалась Вера. Пусть не бухтит, что она уехала зря, сделала очередную глупость в правилах своего непредсказуемого характера. Ему-то глупости вовсе не свойственны. Лежит сейчас в широченной кровати из мореного дуба. На коврике аккуратно стоят тапки, на тумбочке — бокал минералки без газа, пшикалка для укрепления десен и упаковка «Фестала». И все в этой огромной квартире, отделанной по стандарту высшей категории — аккуратно и правильно. Только в одной сфере он допускал стихийность, азарт, даже вопиющую неряшливость — в любимой работе. Можно было не сомневаться, что на одеяле, коврике и тумбочке валяются кипы листов, газет, распечаток. И даже сейчас, наверняка, Бобров говорил в трубку, просматривая какой-нибудь текст:

— «Привет» и все? Не слишком пылко звучит после недельной разлуки. Чем ты там занята, Верунчик, что это у тебя хрустит?