Портрет влюбленного поручика, или Вояж императрицы

Действительно, все выпускники 1788 года, работавшие в Новороссии, так и остаются на службе у Потемкина — род неволи, которой почти невозможно не подчиниться. Их искусство больше не нужно «светлейшему», но он не жалеет денег на идущее впустую жалованье. А непокорство может привести начинающих безвестных художников к конфликту не только с Потемкиным. Настоящая опасность — гнев всесильного в художественной жизни Бецкого. Другое дело, когда волею обстоятельств Бецкой берет на себя расплату за службу «светлейшему». Ставший ненужным после крымской поездки Филипп Лопухин тут же назначается гувернером в Академию художеств, Иван Нестеров — живописцем на императорский фарфоровый завод. На государственной службе и дисциплина другая, тем более что всеми этими учреждениями занимается сам Бецкой. Становится преподавателем со званием мастера литейного дела будущий знаменитый русский литейщик Василий Екимов. Зачисляется в штат Конторы строения императорских дворцов и садов и быстро продвигается по служебной лестнице Яков Дунаев.

Только даже этих гарантий молчания Потемкину, по всей вероятности, казалось мало. Ведь оставались еще документы, платежные ведомости, неизбежное и ничего не упускающее делопроизводство. Приходилось думать о новой форме камуфляжа, и ею становится обозначение в списках художников по второй полученной ими в Академии художеств специальности — музыкальной или театральной.

Верно, что в Академии художеств было превосходно поставлено преподавание музыки, танца, «сценических действий» — в представлении современников, обязательное условие занятий изобразительным искусством. Верно, что среди ее преподавателей много прославленных имен — выдающиеся скрипачи своих лет, композиторы Архип Балахнин и Хандошкин, клавесинист и придворный балетный танцовщик Сечкарев, актер Дмитревский. Верно и то, что в академических стенах получил свое профессиональное образование один из первых наших оперных композиторов Евстигней Фомин, а наиболее талантливых своих музыкальных питомцев, вроде Петра Скокова, Академия не скупилась посылать для совершенствования в прославленную консерваторию Болоньи.

Потемкинский камуфляж становился неотличимым от правды, когда документы называли танцовщика (в первую очередь) и живописца Ивана Нестерова, «хорошего музыканта» и затем уже живописца Александра Новикова, ставшего хорошим портретистом пушкинских лет. Правду надо было скрыть. Тем лучше, если обстоятельства этому способствовали.

Г. Р. Державин. Ода «Властителям и судьям». 1787

Мозаика документов — платежных ведомостей, послужных списков, прошений, подорожных, упоминаний о запоздавшей оплате, невыполненных обещаниях, обрывки переписки, конфиденциальной, почти зашифрованной, в большей своей части уничтоженной, голоса современников. Обыденные мелочи, почти не обращающие на себя внимания порознь, зато вместе складывающиеся в искомый ответ: верите ли, можно ли верить в «потемкинские деревни»?

Распоряжение первое — на большом тракте «отступя 10 сажен, все удобные места к посеянию хлеба — вспахать и засеять». Неважно, вырастет ли хлеб. Тем более неважно, кто и как его уберет.

На места «неудобные к посеянию» выгнать скот. Ради вида изобилия и процветания стада сгоняли с самого Дона и размещали вдоль дороги. Сотни верст пути, водопой, корма значения иметь не могли. Но там, где изобилие все же оставалось сомнительным, а главное — тому способствовала «приятная дальность», в дело вступали зверописцы. Кто мог убедительнее их написать отдыхающее стадо, тем более что из мчащейся кареты или пышной галеры так трудно было определить, движутся животные или нет.

На более далеком плане сооружались «искусственные деревни» — забота архитекторов и театральных декораторов — с бутафорскими домами, мельницами, сараями. В распахнутых настежь огромных сараях и житницах расставлялись мешки с песком, присыпанные сверху, на всякий случай, зерном.

На еще большем расстоянии от большака бутафория уступала место искусству перспективистов. Там достаточно было расставить написанные на огромных панно «фасады деревень». Спрос на перспективистов оказывался особенно велик, почему наряду с ними использовались располагавшие аналогичными навыками пейзажисты и даже баталисты, профессиональное мастерство которых предполагало умение писать и виды природы, и архитектурные сооружения, иначе — «судовую и городскую архитектуру».