Портреты

Уже два лета подряд я пишу французскую деревню и местных жителей. Гастона отчего-то очень заинтересовала «американская тетя, которая рисует», и я почему-то сразу ему понравилась. Видимо, мы оказались родственными душами. Я ведь тоже всегда была не «такой как все», вечно делала не то, что положено. В общем Гастон стал ходить за мной по пятам, и я решила учить его английскому, который, к моему величайшему удовольствию, он схватывал с необыкновенной легкостью и любил использовать при каждом удобном случае.

Ну и еще, конечно, моя привязанность к нему усиливалась оттого, что он очень любил рисовать и был поразительно талантлив. Мы тогда совершенствовались с ним в работе акварелью, несмотря на то, что он ужасно хотел начать писать маслом. Я отказывалась откликнуться на его просьбу только лишь из опасения, что с масляными красками ему пока не удастся справиться.

Я наблюдала за тем, как он, держа в руке кисть, размышляет о композиции.

– А не нарисуешь ли ты мне барашка, – попросила я.

Он затрясся от смеха и сказал:

– Но ведь так говорил Маленький принц, «мадемуазель, честное слово!»А вы не можете быть Маленьким принцем, потому что он это я! А вы взрослая, вы что, забыли?

– Разве я могу забыть, если ты только и делаешь, что мне напоминаешь? – Гастон был ненасытным читателем и обожал «Маленького принца». Он не понимал, что напоминает мне Маленького принца куда больше, чем ему кажется – любопытство и наивность сочетались в нем с удивительной мудростью.

– Нет, сегодня я решил нарисовать вас, мадемуазель Клэр, – он зажал кисточку зубами и принялся с важным видом разглядывать меня, затем нагнулся к своим краскам и начал работать аккуратными длинными мазками. – Волосы я вам сделаю такого цвета, как подсолнечник, потому что они на него похожи, только без черной серединки.

– О, уж пожалуйста, Гастон, иначе все подумают, что я крашусь!

– Pardoп?

Почти не обращая на меня внимания и полностью сосредоточив внимание на листе лежавшей напротив него бумаги, он прикусил свою очаровательную губку и нахмурил брови. Целый час позируя ему, я старалась не шелохнуться и, запоминая меняющееся выражение чудесной мальчишеской мордашки, мечтала только добраться домой, чтобы успеть сделать набросок. Ну а потом он наконец закончил и торжествующе протянул мне работу.

– Хорошо, тadeтoiselle? Я, кажется, поймал сходство?

– Очень хорошо, малыш, – ответила я с улыбкой. Получилось и в самом деле совсем недурно, хотя черная краска у моего ученика предательски затекла на голубизну зрачка, отчего создавалось впечатление, будто я только очнулась после глубокого наркоза. Но Гастон, надо было отдать ему справедливость, действительно уловил сходство, хотя едва ли этот портрет помог бы мне завоевать победу на конкурсе красоты.

– Реализм в искусстве, – заметила я печально. – Могу я взять его себе?

Гастон любезно кивнул.

– Благодарю вас, месье. Собственного портрета у меня никогда не было. Знаешь, он мне до того нравится, что я обязательно его повешу. Ну, давай собираться. Твои родители начнут волноваться.

– Моих родителей волнуют только деревенские сплетни. Они никогда не беспокоятся обо мне и не спрашивают, куда я пошел.

Это была чистая правда, и я это знала, но все же с отвратительным лицемерием взрослого человека сказала:

– Ты не должен так говорить, Гастон, и мы не имеем права заставлять их волноваться.

– Ха! – крикнул он через плечо, стремглав пронесся через луг и исчез за холмом, а поскольку солнце уже скрылось за верхушками деревьев, я поспешила за ним.

1

Вот самый лучший его портрет, какой мне после удалось нарисовать.

Антуан де Сент-Экзюпери

Лондон весной – это сады, расцветающие всеми красками; тщательно подстриженные и ухоженные безграничные пространства парков; деревья, пенящиеся шапками цветов и распускающейся листвы, – словом, великолепная, радующая глаз картина. Но во второй половине того апрельского дня все было по-другому. Небо казалось свинцовым, нарциссы и тюльпаны совсем прибило дождем, который лил без остановки целую неделю. Такси я, разумеется, не нашла, а от станции метро «Бонд-стрит» до ресторана надо было пройти целых три квартала; к тому же я забыла зонтик и потому явилась туда насквозь мокрая и несчастная.

– Ты похожа на мышь, едва вырвавшуюся из лап кота, – приободрила меня моя сестрица, пока я усаживалась. Она-то выглядела безупречно – умело подкрашенное лицо обрамляли темные, как всегда уложенные в изящную прическу волосы.

– Ну, не у всех же имеется возможность разъезжать в удобных «Роллс-Ройсах», всегда сохраняя прекрасный вид, – съязвила я. – Признаться, я опаздываю. Вот эта акварель должна быть у Джорджа уже два часа назад.

– Солнышко, разве ты хоть раз в жизни сделала что-нибудь вовремя?