Портреты пером

Промелькнула в «Николаевском вестнике» и такая заметка: «В наш скептический век установилось мнение… что всякий человек должен мыслить самостоятельно (легко ли!), а не жить чужим умом, как выражаются. Спорить-то против этого никто не станет, а много ли между нами самостоятельных мыслителей?.. Субъекты, которым

Что… книга последняя скажет.
То на душе его сверху и ляжет,

не редкость…»

Однако только в первый год издания «Николаевский вестник» позволял себе призывы открыто говорить правду и думать собственной головой. Потом газета как-то незаметно завяла и обесцветилась, на страницах ее воскрес давно знакомый казенно-канцелярский стиль.

Глава одиннадцатая

Может быть, кто-нибудь хоть что-нибудь да извлечет из наших исцарапанных клочков бумаги?

Александр Баласогло «Обломки»

Шел 1866 год…

«Сегодня, 4 апреля, в четвертом часу пополудни, когда государь император после обычной прогулки в Летнем саду садился в коляску, неизвестный человек выстрелил в государя из пистолета. Провидение сохранило особу государя. Преступник схвачен, ведется расследование» — таково было ошеломляющее сообщение «Санкт-Петербургских ведомостей».

«Какой ужас! индо мозг перевернулся, — записывал в дневнике князь Одоевский, находившийся тогда в Москве, — …рассказывают, что пистолет был отведен проходившим случайно мужиком. А если б он тут не случился?!Что же делала полиция? Неужели ее агенты не следят за государем? Когда гулял Николай Павлович — до десятка переодетых полицейских не спускали его с глаз».

Через четыре дня после покушения в петербургском Мариинском театре показывали оперу «Жизнь за царя». Представление неоднократно прерывалось исполнением гимна, весь зал пел «Боже, царя храни». После первого действия на сцену вышел с разрешения дирекции Аполлон Николаевич Майков и прочел свое новое стихотворение «4 апреля 1866 года». «Кто ж он, злодей?» — вопрошал поэт. И далее:

Кто ж он? Откуда он? Из шайки ли злодейской,
Что революцией зовется европейской.
Что чтит свободою — одну свободу смут…

Публика проводила Майкова со сцены шумными рукоплесканиями.

В тот же самый вечер царь был в Александрийском театре на спектакле, составленном из легких водевилей. Майков из Мариинского театра поспел в Александринский и там также читал со сцены те же стихи — уже в присутствии царя.

И здесь тоже пели «Боже, царя храни».

В сентябре молодой человек, стрелявший в царя, — Дмитрий Каракозов — был повешен.

На листах «Колокола» появилась статья Герцена под заголовком едким и горьким: «Порядок торжествует!» Герцен писал, что все реформы нового царя «были не только неполны, но преднамеренно искажены. Ни в одной из них не было той шири и откровенности, того увлечения в разрушении и созидании, с которым ломали и создавали великие люди и великие революции…

Те, которые надеялись, озлобились на не исполнившего надежд. Первая фанатическая, полная мрачной религии натура схватила пистолет…

Вспомним, что было при Николае… и не при нем ли началась та вулканическая и кротовая работа под землей, которая вышла на свет, когда он сошел с него?

В прошлое пятилетье мы немного избаловались, пораспустились, забывая, что нам были даны не права, а поблажки».

В таежном селе Бельском Енисейской губернии 7 декабря 1866 года скоропостижно скончался ссыльнопоселенец Буташевич-Петрашевский. Хоронить его было некому, труп целый месяц (по другим сведениям — два месяца) лежал в «холоднике», а затем был зарыт вне кладбища, ибо умер Петрашевский без покаяния. Только в январе о его смерти сообщили «Енисейские губернские ведомости» и только в конце февраля — «Санкт-Петербургские ведомости». Предельно кратко, без траурной рамочки — несколько строчек мелким шрифтом.

Уже много лет жил в Николаеве Александр Пантелеевич Баласогло, оторванный от мира, где происходили большие события, где издавали журналы, путешествовали по разным странам, собирались в тайные общества, стреляли…

Что оставалось делать ему, больному, издерганному, нищему, в одиночестве беспросветном?

«Вместо прежних стремлений в дальние назначения, — печально писал Баласогло, — мы осваиваемся с одною, уже неразлучною мыслью: нельзя ли, не попавши целую жизнь никуда, все-таки быть полезным, для своих и чужих, хоть чем-нибудь на свете?.. Правда и то, что и мы таки как-то все было просбирались…Да, дело в том, что прохворали, да протосковали, да прождали…»