Портреты пером

Корабли всего света, снимайтесь с якоря! — я сейчас буду к вам. Пароходы — разводите, пускайте пары! — я еду, еду!.. Паровозы, дилижансы, омнибусы — стойте, стойте, не отправляйтесь так рано, я тороплюсь, я бегу… Эй, извозчик!.. Вези меня — в мир!.. Вези куда-нибудь, куда хочешь, куда глаза глядят, только вон отсюда, вон из этого гроба моей недорезанной юности!..

Александр Баласогло «Об изложении наук»

Давно уже задумывался он обо всем, что творилось вокруг, и теперь его мучила мысль, что в России близится какая-то катастрофа. Видел, говоря его словами, «бессилие власти к одолению бесчисленных беспорядков и злоупотреблений». Видел недовольство и ожесточение народа. «Я миллион раз… — писал впоследствии Баласогло, — всюду и всегда слыхивал от всех сословий одно выражение, в более или менее разнообразных вариациях: „А как его-то, нашего батюшку [то есть царя], министры-то обманывают, и бога они не боятся! Ну уж когда же нибудь они дождутся, что их господь покарает! Отольются волку да овечьи слезки!..“ Я этих откровений не вызывал, не искал, не выпытывал: они сами пролетали мимо моих ушей… как стон и вой вдали нещадно колотимой собаки».

Он ждал бури, убежден был в ее неизбежности, но его страшило, что вот появятся на Руси новые Разины и Пугачевы. Воображению рисовались картины, когда «ораторы будут призывать народ к резне» и когда «будут свирепствовать одни демагоги, которых в свою очередь каждый день будут стаскивать с бочек и расшибать о камень; о писателях тут уже не будет и помину, потому что все они гуртом будут перерезаны в виде бар и чиновников… Чем же помочь этой страшной беде… Кричать о ней? — посадят в крепость; писать? — ценсура, гауптвахта и опять же крепость…» Но писатель — «гражданин, как и все; он на своем поприще должен быть тот же воин и идти напролом, на приступ, в рукопашную схватку!»

Ныне писатель, думал он, должен действовать во имя просвещения, всеобщего и подлинного. Только оно может помочь народу без пролития крови вырваться из тьмы крепостного рабства…

Баласогло решил искать «путей и средств к основанию издания, в котором бы никакая ценсура не могла бы ни к чему привязаться, а между тем всякая живая душа нашла себе отрадную мысль». В дальнейшем он мечтал «пустить в общество целый круг всемирных идей, дать ему в руки целый свод учебников…»

Первым делом он составил проект учреждения книжного склада с магазином, общедоступной библиотекой для чтения и, главное, с типографией.

«Мир стоит у дверей ученого и ждет, голодный, холодный и оборванный, конца его занятий… — писал Баласогло. — Следовательно, ученый обязан, если не хочет быть тунеядцем, положить свое созерцание на бумагу для общего сведения.

Но вот он это и сделал… Остается только обнародовать то, что он написал… И что же? Это-то в своей сущности простое дело в обществе обращается в самое трудное». Литераторам и ученым нужно поэтому самим открыть, — «так сказать, издавальню книг» и расположить читающую публику «к приобретению всех достойных литературных произведений, какие при существующем порядке или, лучше сказать, беспорядке вещей не могут до нее доходить». Если новому сообществу «удастся совершить свой подвиг хотя вполовину» и «если оно спасет от загноя в застое хоть одно гениальное дарование, если оно издаст хоть одно сочинение по спросу века и возрасту России, — оно будет уже вознаграждено за все свои потери, за все думы, за все бессонницы, за все жертвы и траты!..»