Портреты разного размера

Потомственный протестант, он перешел в католичество по примеру Честертона и Ивелина Во. Но в Бога он не верил.

Он поселился в Бостоне, женился на ирландке, коммунистке, которая в их спальне развесила портреты Сталина и Мао. Они усыновили двух черных детей: девочку, а потом мальчика. "Когда они подрастут, я буду читать им Диккенса", – говорил Грин и стал обдумывать, с какой книжки начать.

Он писал о литературе – английской, немецкой, русской. Писал довольно сухо и вяло, но его печатали. Беседовать с ним было всегда интересно. Тут он был другой – увлекательный, живой, остроумный.

Классовой борьбой и прочими марксистскими догмами он не интересовался, но жена-коммунистка не могла не влиять на него. Сильная, большая, мускулистая. Когда они сидели у нас за обедом, рядом с ней он выглядел малокровным, слабым. Я понимала, что у них были разного рода сложности. Одной из них была его семья, которая жила в задымленном, заводском районе Лондона, где у его отца, в их доме, была маленькая продуктовая лавка.

Значит, Мартин происходил из мелкой буржуазии, а не из рабочего класса, что его жене не нравилось, и она упрекала его этим и стеснялась этого перед их друзьями. (Все это он мне рассказал через много лет, когда они разошлись).

В какой-то момент Мартин стал заниматься Ганди. "Американский идеал, – пошутила я, – худой, смуглый и вегетарианец". Он по-настоящему обиделся, но простил. Его очень интересовала связь Ганди с Толстым, и тут я была важным собеседником. Мы говорили о раннем и позднем Толстом, о России. Мартин хотел узнать, что специфически русского я вижу в Толстом. Говорили о Ясной Поляне, куда Мартин вскоре отправился, но как-то все там сложилось неудачно, и он был разочарован. Когда вышла его книжка “Толстой и Ганди”, он мне ее подарил.

Мартин рано ушел на пенсию, отказавшись иметь дело со структуализмом. На последний его курс не записался ни один студент – слишком, как они считали, старомодно. Он уехал в Лондон, но вскоре вернулся. "Все сейчас там такое чужое", – пожаловался он.

Мартин умер в дорогом доме для престарелых, перед тем тяжело болел психически. Он лежал в гробу в своем светлом костюме – по католическому обычаю, гроб был открыт. Народу было мало. Меня поразило, что он был в очках. "Это я одела, – сказала его дочка, – а то бы его никто не узнал". Она была в полицейской форме – работала в бостонской полиции.

Сын не пришел, сидел в тюрьме за воровство (почти готовый киносюжет – один ребенок вор, другой полицейский!). Что только Грин ни делал для этого сына. Тот сначала не хотел учиться, потом решил стать парикмахером, но сразу бросил, потом еще кем-то и еще кем-то, потом, наконец, поваром. Мартин устроил его в одну из самых дорогих кулинарных школ, которую тот вскоре тоже бросил, что-то там украв, а потом и просто исчез.

По дороге на кладбище я вспоминала, как Мартин мечтал читать своим детям Диккенса.

ТЕАТРАЛЬНЫЙ РЕЖИССЕР ПЕТР ФОМЕНКО

Все знали, что руку Ван Клиберну после его концерта поцеловала, взобравшись на сцену, мама Пети Фоменко. Она учила детей играть на фортепиано в районной музыкальной школе, и юный кудрявый американский пианист потряс ее воображение. Наверное, Петя после этого стеснялся перед студентами театрального института, где он тогда учился, и перед нами  – его друзьями. Но не только у его мамы, у него самого были странные и часто забавные выходки.

Taк, увидев большую коробку шоколадных конфет, которую подарили моему шестилетнему сыну Мите на день рождения, Петя заявил Мите, что может запросто съесть всю коробку. Не можешь!", – уверенно сказал Митя.

"Спорим", – сказал Петя. "Спорим", – ответил Митя. Петя сьел полкоробки и сказал, грустно глядя на Митю: "Я прoиграл".

Иногда его выходки были "взрывные". Так, когда Галичи были у меня в гостях после их первой поездки в Париж, и Ангелина, жена Галича, рассказывала, не останавливаясь, как и что там было, Петя много пил и, казалось, был чем-то озабочен. Когда я вышла на кухню, я, к своему удивлению, увидела, что он набирает в круглую детскую клизмочку красное вино из бутылки. Ему помогал наш общий друг, Юра Зерчанинов. Петя объявил, что сейчас брызнет это вино на Ангелинину белую, только что привезенную из Парижа кофту. "Интересно, как она прореагирует", – сказал он.

Моя просьба этого не делать на них не подействовала, а наоборот, воодушевила. Не зная, что делать, я схватила с вешалки их куртки и со словами: "Тогда уходите ", – выбросила куртки на лестничную площадку. Они ушли, мягко говоря, недовольные, но через несколько дней мы помирились.

Oднажды Петя запел посреди лекции в пединституте (из театрального, как я помню, его исключили) старинный русский романс, и пел так хорошо, что никто не решался его остановить. Он был музыкантом, профессионально учился игре на скрипке. Но театр вытеснил все. Музыка oсталась в его эмоциональности, в чувстве ритма и даже в оттенках звучаний его голосa.