Портреты революционеров

Уже ближайшее будущее, надо думать, обнаружит, что левая и правая оппозиция не только не разгромлены и не уничтожены, но что, наоборот, политически только они и существуют. Именно официальная политика последних 3– 4 лет подготовила условия для нового подъема правотерми-дорианских тенденций. Стремление сталинцев валить левых и правых в одну кучу облегчается до некоторой степени тем, что и левые и правые для данного периода говорят об отступлении. Это неизбежно: необходимость упорядочения отступления от линии авантюристского заскока стала сейчас жизненной задачей пролетарского государства. Сами центристские бюрократы не мечтают ни о чем другом, как о том, чтоб отступить, по возможности, в порядке и не потерять окончательно лица. Но они не могут не сознавать, что отступление в обстановке продовольственной и всякой нужды может им слишком дорого обойтись. Они отступают поэтому крадучись и обвиняя в отступательных тенденциях оппозицию.

Реальная политическая опасность состоит в том, что правые, фракция перманентного отступления, получили возможность заявить: мы всегда этого требовали. Сумерки, в которых живет партия, не дают рабочим быстро разобраться в диалектике хозяйственного процесса и правильно оценить ограниченную временную, конъюнктурную «правоту» правых при ложности их основной позиции.

Тем важнее ясная, самостоятельная, далеко заглядывающая вперед политика большевиков-ленинцев. Внимательно следить за всеми процессами в стране и партии. Правильно оценивать отдельные группировки по их идеям и по их социальным связям. Не пугаться отдельных тактических совпадений с правыми. Не забывать из-за тактических совпадений противоположности стратегических линий.

Политическая дифференциация в советском пролетариате будет совершаться по линии вопросов: как отступать? до какой черты отступать? когда и как переходить в новое наступление? каким темпом наступать?

Как ни важны эти вопросы сами по себе, но их одних недостаточно. Мы не делаем политику в отдельной стране. Судьба Советского Союза будет решаться в неразрывной связи с мировым развитием. Необходимо снова поставить перед русскими рабочими проблемы мирового коммунизма и полном объеме.

Только самостоятельное выступление левой оппозиции и объединение под ее знаменем основного пролетарского ядра могут возродить партию, рабочее государство и Коммунистический Интернационал.

Принкипо,

19 октября 1932 года

Приложение

Недописанный некролог на смерть Зиновьева [105]

Зиновьев умер 50 лет. Он страдал сердечной болезнью. Но смерть его последовала, несомненно, в результате последнего удара – исключения из партии.

Зиновьев вел против левой оппозиции в первый период ее существования в 1923-1926 годах непримиримую борьбу. Он несет, несомненно, значительную долю ответственности за бюрократическое перерождение Коминтерна. В течение двух следующих лет (1926-1928) Зиновьев стоял в первых рядах левой оппозиции, чтобы затем капитулировать перед сталинской бюрократией.

Он отступил перед репрессиями, испугавшись раскола партии и гражданской войны. Капитуляция Зиновьева и его ближайших единомышленников в критический момент вызвала, несомненно, чувство враждебности со стороны левой оппозиции. Смерть Зиновьева не может, разумеется, изменить нашей оценки его ошибок. Но она побуждает нас оценить эти ошибки в связи со всей его многолетней революционной работой.

Зиновьев играл исключительную роль в развитии большевистской партии. В течение двенадцати лет эмиграции он был ближайшим сотрудником и помощником Ленина, бессменным членом ЦК, председателем Петроградского Совета, затем Коминтерна. Зиновьев мог занимать эти посты только благодаря своей долгой революционной работе, своей преданности пролетариату и выдающимся способностям.

Слабые стороны Зиновьева обнаруживались и в прошлом, при Ленине (Октябрь)…

[конец ноября 1932 года]

Красин

Леонида Борисовича я встретил впервые ранней весною 1905 года в Киеве. Вспоминается какой-то двор, на этом дворе – тающий снег, ручейки текут меж камней. Высокий, красивый человек, еще совсем молодой, идет по двору в пальто или даже в шубе с барашковым воротником – погода очень резко сломилась. Кто нас свел? Кто-либо из киевлян. Это было вскоре после 9 января и бомбы Каляева. Я жил нелегально, по дням, сперва у какого-то молодого адвоката, который очень боялся, затем у профессора Тихвинского, преподавателя техникума. Потом меня в качестве будто бы больного перевели в глазную клинику, где мне делали глазные ванны (без надобности, а лишь для соблюдения декорума) и где меня навещал заведующий клиникой, профессор, тщательно запирал дверь и спрашивал:

– Папиросы есть?

– Есть, профессор.

– Quantum satis?

– Quantum satis.[106]