Портреты учителей

Строение плечевого сустава до мельчайших подробностей я мог себе представить с закрытыми глазами. Но на этой рентгенограмме сустав почему-то выглядел совсем не так, как ему надлежало выглядеть. И что уже совсем ни в какие ворота не лезло — даже мой непосредственный руководитель, доцент Антонина Ивановна Апасова, рассматривала рентгенограмму с явным недоумением. А я-то считал, что, в отличие от начинающей врача, доцент ортопед-травматолог знает абсолютно все в нашей специальности. Антонина Ивановна неуверенно повертела снимки в руках и сказала:

— Спуститесь в рентгеновское отделение и проконсультируйте рентгенограммы у Юд Анохамовича.

Мне показалось, что именно так она произнесла это имя.

Маленький сухонький старичок сидел за большим письменным столом и что-то черкал на листе бумаги, не отрывая взгляда от негатоскопа с двумя рентгенограммами грудного отдела позвоночника.

Я поздоровался и сказал, что Антонина Ивановна велела мне обратиться к Юд Анохамовичу.

Старичок снял небольшие круглые очки в железной оправе и очень внимательно осмотрел меня с ног до головы.

— К кому обратиться? — Спросил он.

— К Юд Анохамовичу. — Повторил я.

— Гм. Вы слышали такое имя — Юда?

— Конечно.

— Например?

— Иуда Макковей, Иуда из Кариоты. У меня был приятель Юда. Правда, мы называли его Юдкой.

Он удовлетворенно хмыкнул, когда я сказал Иуда из Кариоты, а не Искариот, как было принято называть эту историческую или вымышленную личность.

— Правильно. А имя Нохем вы когда-нибудь слышали?

— Да. Только у нас произносили Нухем.

— И так можно. Так вот, молодой человек. Я — Юда, а мой отец был Нохем. Поэтому я — Юда Нохемович. Понятно?

Я кивнул головой.

— Повторите. Я повторил.

— А вас как зовут?

— Ион Лазаревич.

— Иона Лазаревич? Тоже неплохо. Садитесь, Иона Лазаревич. — Он дважды подчеркнул Иона. — В нашем древнем языке окончание «а» совсем не обязательно признак женского рода. Поэтому славное имя одного из наших пророков не следует сокращать в угоду неизвестно кому. Так что вам неясно на этих рентгенограммах, Иона Лазаревич?

Он мельком взглянул на снимки, отложил их в сторону, придвинул ко мне лист бумаги и карандаш и спросил:

— Могли бы вы изобразить нормальный плечевой сустав, как он выглядит на рентгенограмме?

Спустя несколько секунд перед ним лежал рисунок.

— Вот как! Так вы, оказывается, рисуете, доктор Иона Лазаревич?

Я сделал неопределенное движение рукой.

— Во всяком случае, я полагаю, что у вас нет проблем со стереометрией?

— Я люблю стереометрию.

— Отлично. Значит, мы будем друзьями.

Через полчаса я поднимался в клинику в восторге от преподанного мне урока. Я даже не представлял себе, что рентгенология может быть такой интересной.

С этого дня я стал добровольным полномочным представителем клиники в рентгеновском отделении. Я обращался к Мительману с рентгенограммами, которые сотрудники клиники не успели проконсультировать из-за отсутствия времени (или просто из ленности).

Каждую консультацию Юда Нохемович превращал в увлекательную лекцию об укладках, артефактах, параллелизме рентгенологической картины и патологической анатомии, о дифференциальной диагностике и даже о технике рентгенографии и проявления пленки.

Обращаться к Юде Нохемовичу было очень удобно. Он оставался в своем кабинете, когда все старшие и младшие научные сотрудники уже давно ушли из института. И, если меня не торопила работа в клинике, я мог подолгу общаться с заведующим отделом Мительманом, черпая знания из этого поистине бездонного кладезя.

Как-то, переполненный впечатлениями, я вышел из его кабинета. Был поздний вечер. В коридоре и в смежных кабинетах ни души. Совершенно подсознательно я стал что-то насвистывать, не замечая этого. Дурная привычка. Такое случалось со мною даже во время операций, когда я увлекался. Сейчас я шел и думал о силе и безбрежности знаний, о людях, которые посвящают себя науке, думал о Мительмане.

Когда в следующий раз я пришел к Юде Нохемовичу, он вдруг попросил:

— А ну-ка, Иона Лазаревич, высвистите снова финал скрипичного концерта Брамса.

Я посмотрел на него с недоумением.

— Это же вы свистели тогда вечером, расставшись со мной?

Я вспомнил и начал насвистывать. Юда Нохемович тихо подпевал аккомпанимент оркестра. Морщины на востреньком лице разгладились, и во всем его облике появилась какая-то несвойственная ему мягкость и расслабленность.

Мы стали вспоминать куски из скрипичных концертов Паганини, Бетховена, Мендельсона, Винявского, Сен-Санса.

— А какой скрипичный концерт вам нравится больше всего? — спросил Юда Нохемович.

Я подумал и ответил:

— Бетховена.

— Следовательно, вы любите скрипку.

Я не понял, почему «следовательно», и сказал, что больше люблю фортепьяно, а скрипка вызывает у меня чувство настороженности и беспокойства. Я боюсь случайного постороннего звука, если смычок вдруг мазнет струну, и вообще…

Юда Нохемович хмыкнул: