Портреты заговорили

Упоминание о "Луизе Строцци" позволяет довольно точно датировать и это послание. Из письма Тургенева к Вяземскому от 23 октября 1834 года {Остафьевский архив князей Вяземских, т. III, с. 262.} мы узнаем, что Долли Фикельмон прочла этот роман и нашла его длинным и скучным. Таким образом, письмо Дарьи Федоровны датируется октябрем этого года, так как в 1834 году Тургенев приехал в Петербург в начале данного месяца. Из вежливости Дарья Федоровна, видимо, не захотела сообщить приятелю, который привез ей итальянскую книжку, свое откровенное мнение о романе Розини. Ограничилась тем, что роман напомнил ей любимую Тоскану, где, как мы знаем, кончилось ее детство и началась юность. В архиве братьев Тургеневых есть еще две пригласительные записки с обращением "Дорогой Тургенев" и подписью "Долли Фикельмон". Вероятно, они также относятся к пребыванию Александра Ивановича в Петербурге в 1834 году. Итак,-- скажем еще раз,-- уже в 1831 году А. И. Тургенев счел возможным сообщить Е. М. Хитрово, а следовательно, и Д. Ф. Фикельмон, что он занят запиской Пушкина "О народном воспитании", предназначенной для царя, в 1832 году его и Дарью Федоровну следует считать близкими знакомыми. В 1834 году -- они друзья. Часть дневника А. И. Тургенева, связанная с преддуэльными месяцами, дуэлью и смертью Пушкина (с 25 ноября 1836 по 19 марта 1837) давно уже опубликована П. Е. Щеголевым {Щеголев, с. 272--300.}. Очень краткие, в большинстве случаев, записи Александра Ивановича показывают, что в это время в доме Фикельмонов он -- свой, близкий человек. Приехав в столицу 25 октября, 27-го он уже отмечает: "У Хитровой. Фикельмон <...>". В течение шести недель (с 27 ноября 1836 года по 12 января 1837) Тургенев восемь раз упоминает о встречах и разговорах с супругами Фикельмон и Е. М. Хитрово. По-видимому, из всех друзей Дарьи Федоровны, не исключая и Пушкина, "европеизированный" ("européisé") Александр Иванович, как его называла Долли, ближе всего сошелся с ее мужем. Послу было о чем поговорить с русским человеком, уже двенадцать лет странствующим по государствам Западной Европы и жившим там годами. Приходится сожалеть, что почти все записи Тургенева так лаконичны. 8 "генваря" он отмечает, например: "Фикельмон; с ней и сестрой ее о многом; во дворце все больны <...>". Вряд ли мы когда-нибудь узнаем, о чем в тот вечер говорили Тургенев, Долли Фикельмон и ее сестра,-- говорили, вероятно, наедине. В 1837 году Долли дневника почти не вела -- только дуэль и смерть Пушкина заставили ее взяться за перо {Возможно, что существовал когда-то и дневник Екатерины Федоровны Тизенгаузен, прожившей долгую и неспокойную жизнь (1803--1888). Быть может, он и в данное время где-нибудь хранится "под спудом", но о судьбе ее бумаг сейчас мы ничего не знаем.}. Проводив к месту последнего упокоения тело великого друга, Тургенев оказал трогательную услугу Елизавете Михайловне Хитрово. 15 февраля рокового 1837 года он записывает: "Перед обедом у Хитрово <...> отдал Хитровой земли с могилы и веточку из сада Пушкина". Благодаря записи А. И. Тургенева, на этот раз довольно подробной, мы знаем, как поэт провел в гостях у Фикельмонов один из последних вечеров своей жизни -- 6 января 1837 года. Еще подробнее он рассказывает об этом вечере в письме к А. Я. Булгакову {Александр Яковлевич Булгаков (1781--1868), московский почт-директор.} от 9 января 1837 года: "Два дня тому назад мы провели очаровательней вечер у австрийского посланника: этот вечер напомнил мне интимнейшие парижские салоны. Образовался маленький кружок, состоявший из Баранта, Пушкина, Вяземского, прусского посла и вашего покорного слуги <...> Разговор был разнообразный, блестящий и полный большого интереса, так как Барант нам рассказывал пикантные вещи о его (Талейрана) мемуарах, первые части которых он читал. Вяземский со своей стороны отпускал словечки, достойные его оригинального ума. Пушкин рассказывал нам анекдоты, черты из жизни Петра I, Екатерины II <...> Повесть Пушкина "Капитанская дочка" так здесь прославилась, что Барант предлагал автору при мне перевести ее на французский язык с его помощью <...>" {Е. Н. Коншина. Из писем А. И. Тургенева к А. Я. Булгакову. "Московский пушкинист", I, с. 34.}. Возможно, что читатель подумал сейчас: вечер 6 января 1837 года -- скоро поединок. Значит, больше об отношениях Пушкина и Фикельмон говорить нечего, кроме обещанного автором разбора записи графини о его дуэли и смерти. Нам предстоит, однако, еще вернуться назад и заняться эпизодом совершенно неожиданным и, на первый взгляд, невероятным. Я не раз уже ссылался на записи первого по времени пушкиниста П. И. Бартенева, лично знавшего многих друзей и знакомых поэта. Есть у Бартенева в разных его работах несколько высказываний об отношениях поэта и Долли, высказываний, надо сказать, не вполне ясных. Уже в примечаниях к отрывку из воспоминаний графа В. А. Соллогуба, опубликованному в 1865 году, мы читаем: "Вероятно, он [Пушкин] много о нем [Дантесе] наслышался от гр. Фикельмон, с которою тоже был дружен" {Из воспоминаний графа В. А. Соллогуба -- "Русский архив", 1865, с 751.}. По поводу донесения графа Фикельмона Меттерниху о дуэли и смерти поэта Бартенев замечает: "Обе они [Е. М. Хитрово и Д. Ф. Фикельмон] любили и почитали Пушкина, который бывал очень близок с графиней Д. Ф. Фикельмон" {П. И. Бартенев. Рецензия на книгу III "Старины и новизны".-- "Русский архив", 1901, август, 1-я обложка.}. Позднее, вспоминая о пророческом письме Долли, видевшей в лице Натальи Николаевны предчувствие грядущего горя, Бартенев говорит: "Может быть, тут действовала и бессознательная ревность, так как она, по примеру матери своей, высоко ценила и горячо любила гениального поэта и, как сообщил мне Нащокин, не в силах была устоять против чарующего влияния его". Эти не до конца понятные строки не раз цитировались пушкинистами, но никто ими ближе не занимался, хотя замечания Бартенева заслуживали самого серьезного внимания -- и Нащокин и он относились к памяти поэта с благоговением. Слова свои взвешивали тщательно. Не привлекло ничьего внимания и совсем уже загадочное упоминание Петра Ивановича Бартенева, сделанное по случайному поводу, о том, что в "Пиковой даме" "есть целая автобиографическая сцена" {П. И. Бартенев. Пушкин и Великопольский.-- "Русский архив", 1884, кн. I, с. 465.}.