Портулан

В первый же день суда на Хитроу, вся в громах и молниях, опустилась Угарова-старшая. Ошарашена прима была не столько наглостью дочери, сколько явным безволием лорда – миф ее о мужчине западном давал очевидную трещину. Правда, пресс-конференция Машкина оказалась обычной и бури никому не сулила:

– Вот стоит перед вами простая русская баба!

Прожженные и всезнающие международники только на это хмыкнули. Прима же пообещала:

– Я со всеми тут разберусь!

С каменным лицом рrostaya russkaya baba отсидела затем все три дня чрезвычайно тоскливого шоу, которое британское правосудие с присущим ему сутяжничеством развернуло перед миром. Адвокат раздетого Гарри, потирая бородку и сверкая от собственной значимости, сразу учуял суть проблемы: предсвадебный плач Акульки показался ему подозрительным.

Козлобородый поведал судьям о целом списке мечтаний невесты: только безнадежно влюбленный (околдованный, опоенный) Чаппер мог так непростительно его не учесть. Былинный Микула Селянинович развернулся со страниц того списка в полном блеске.

Защита отметилась логикой.

– Требовать от мужа мягкости и твердости, молчаливости и разговорчивости, стеснительности и настойчивости, видеть в суженом, опять-таки одновременно, любовника и аскета, желать жизни с ним в каком-то умо зрительном домике и тут же заявлять о претензиях на дворец! Ваша честь, это нонсенс! Она запрещала ему играть в регби и обвиняла в слюнтяйстве. Подзащитный должен был одновременно находиться с детьми и притом зарабатывать деньги, ублажать все ее прихоти и держать… – тут адвокат, безукоризненный юридический язык которого наконец-то спо ткнулся, неуверенно прочитал по бумажке: – Держать в «рукавицах ежовых».

«Список» вместе с «ежовыми рукавицами» приобщили к брачному «делу».

А затем началось интересное.

Унылого Федора-Джонни с его весьма непростой сестренкой нищий лорд оставлял у себя. Целый адвокатский квинтет другой стороны, за обещанных три миллиона готовый загрызть Папу Римского, держался иного мнения; Акулина орала так, что полопались микрофоны; два пристава по сторонам ее, словно гончие, в постоянной готовности дрожали всеми своими мускулами. И вот здесь-то, когда потерял похвальную прежде сонливость даже достопочтимый судья, Угарова не сдержалась: отрыгнула бензином неизвестно как оказавшаяся в ее лапах бензопила. С ней Машка и перемахнула через перила.

Разнесчастного сэра Гарри удержал на ногах нашатырь.

– Хрен ему, а не моих кровиночек! – бесновалась зараза Акулька. (Трясущийся лорденок при этом невиданном безобразии прятался в ее расклешенной юбке, дочка-кошка воинственно фыркала.)

– Я вам их сейчас поделю! – лезла баба (пила визжала).

Лишь взглянув на безумную тещу, Гарри Чаппер немедленно сдался.

Акулину прижали к кафедре совершенно вспотевшие «бобби», однако баба на тигрицу уже не обращала внимания.

– Размазня! – кляла зятя Угарова, моментально добившись раздела (дочку – матери, сына – отцу), в свою очередь, раскидав и размазав по стенкам бравых констеблей. – Дал бы в рыло ей, в харю, в харю, чтобы место свое, сучка, знала. Тьфу! Квашня! Пентюх недоделанный… Недотепа английская! Студень! Где же взять, наконец, мужика?! На какой такой Кассиопее?!

Вся Британия тут же взорвалась.

«Мы вправе были ожидать: мадам Угарова прибыла исключительно ради того, чтобы защитить свою дочь, – писала „Бритиш тудэй“. – Тем более удивительно, когда на нее же она и набросилась, обвинив в запредельной жадности! Что касается Гарри Чаппера, то и лорду досталось – столь лихо (и мгновенно!) своей нетривиальной выходкой закончив развод, новоявленная Соломонша затем публично обрушилась на весь Запад в лице лорда, насмехаясь над его мягкотелостью…»

«Прима кричит о своем разочаровании в западных супермужчинах!» (язвительный «Лондон мэгэзин»).

«Всем сестрам по серьгам! Оплеуха дочери, оскорбления зятю. Непонятная, странная логика!» (дубовая «Морнинг стар»).

Теребил читателей проницательный «Панч»: