Порубежники. Далеко от Москвы

Наконец Иван набрался смелости и посмотрел на жену. За минувшую неделю Марья побледнела и осунулась, так что лицо её теперь напоминало восковую маску. Глаза запали и потускнели, их когда-то бездонная синь стала пасмурно-серой, как осеннее небо перед дождём. Под веками очертились тёмные круги. Поймав не себе виноватый взгляд мужа, женщина ободряюще улыбнулась, но по щеке тут же побежала слеза, и Марья поспешила отвернуться. В груди Ивана сжалось и больно кольнуло. Ох, если бы прямо сейчас разверзлась земля, и он провалился в прямо к черту в пекло, это было бы лучше, чем видеть все, что творилось вокруг.

– Грузитесь. – тихо произнёс он и бросил в телегу оба мешка.

Иван взял на руки отца – костлявое тело было почти невесомым – и бережно усадил его на соломенный тюфяк, который жена расстелила на дощатом дне повозки. Покончив с этим, Иван подошёл к сундуку, примеряясь, как бы одному втащить его в телегу. Он уже подсунул руки под дно, с натужным хрипом приподнял огромный ящик и несколько шагов проволок его по земле, когда из ворот соседнего двора появился Фёдор.

– Здорово, Вань. – смущенно сказал он и взялся за верёвочную ручку на боковине. – Давай, пособлю.

Пудышев бросил сундук, распрямился и поставил длинную худую ногу на крышку.

– Благодарствую, ты уже помог. – зло бросил он и сплюнул под ноги Фёдору. – Сказывали, ты нынче сотник? В гору идёшь. А не спрашивал у москвичей, что надобно сделать, чтоб воеводой стать? Может, весь посад выселить?

– Так говоришь, будто на то моя воля была. – возразил Клыков, но говорил он неуверенно и тихо.

Умом понимая, что в случившемся нет его вины, в душе Фёдор всё же ощущал себя предателем и трусом. И чтобы оправдаться в собственных глазах, вдруг заговорил со злым укором.

– Покуда я в застенке был, ты тоже не спешил на выручку. Так что…

– Так что квиты, стало быть, да? – с кривой ядовитой усмешкой перебил Иван. – Посчитался ты со мной. Доволен нынче?

Клыков не выдержал колючего взгляда друга. Отвернулся, но на свою беду тут же глазами встретился с Марьей. А та смотрела без упрёка, наоборот, с мягкой кроткой жалостью, отчего у бывшего соседа защемило сердце. Внезапно, он вспомнил, что перед выходом, зная, что встретит всё семейство, специально положил в карман домашней одежды малиновый леваш – любое лакомство Насти. Спохватившись, Фёдор достал маленький свёрток и подошёл к телеге, но не успели обе девчонки по-детски просиять при виде угощенья, как Иван перехватил руку Клыкова и до побелевших пальцев сжал запястье.

– Ну вот ещё не хватало. – процедил Пудышев сквозь зубы и резким движением сбросил с плеча руку Марьи, которая пыталась успокоить мужа. – Уж не голодные. Без подачек от тебя не сдохнут.

Фёдор тоже вскипел. Потянул предплечье так, что рука Ивана вывернулась, и он против воли разжал пальцы. Клыков отшвырнул раздавленный леваш. Сладость с плеском упала в глубокую лужу, по грязной воде пошли круги, и от малиновой начинки расплылось красное пятно.

– Ну, коли так… – сдавленно прорычал Фёдор. – Приказы ждут, освобождай жилище. Да не тяни, гляди. Кто до обедни сам не сможет, того в плётки гнать велено.

Клыков резко развернулся и зашагал к терему, на углу которого, рядом с пристройкой поварни, уже толпилось три десятка дворян. Без доспехов, но при оружии. Пудышев смотрел вслед другу, и кулаки его разжимались сами собой, а жгучая злость в глазах уступала место бессильной печали.

– Ладно, тянуть и правда неча. – тихо сказал он, скорее сам себе.

Повернувшись к дому, Иван прочитал короткую молитву, перекрестился трижды и поклонился в пояс. Возница стоявшей рядом телеги подоспел на помощь, и вдвоем они затолкали сундук на повозку. Улица зашевелилась, гружёный обоз тронулся с места и под жалобный скрип плохо смазанных осей потянулся на выезд из детинца.

Чтобы успеть в Бобрик к закату, дорогу в двадцать две версты прошли разом, с одним коротким привалом. Город показался уже в первых сумерках, когда на одном краю земли ещё пылал багряный закат, а на другом небо уже резал узкий серп луны. Слабый свет с оттенком перламутра заливал полоску земли между маленькой речушкой, что тускло серебрилась на дне пологого оврага, и глубокой сухой обрывистой балкой.

Ещё на въезде в Бобрик, у посадского моста, переселенцев встретил караул. Одного охранника отправили с известием вперед, так что когда караван телег въехал в детинец, там уже собралось два десятка домашних княжеских холопов во главе с огнищным тиуном. Захар Лукич с ужасом смотрел на прибывших и думал, где разместить, чем накормить ораву в сотню ртов.

Выгружаться стали уже в темноте. Илья Целищев, кряхтя и надрывно дыша, снимал с телеги большой сундук, куда уместилось всё добро большого семейства. Роман Барсук первым делом помог сойти на землю беременной жене, затем стал ссаживать пятерых детей – один другого меньше. Платон Житников, ворча, в кучу сбрасывал мешки с вещами, а рядом Ларион Недорубов заботливо укладывал ящик, в котором хранились кольчуга, шлем, сабля и два кинжала.