Порубежники. Далеко от Москвы

Двадцать пять послужильцев обступили его полукругом и подавлено молчали, лишь иногда в гнетущей тишине слышался чей-то печальный вздох. Чуть впереди всех стоял теперь уже бывший ратный голова – Корней Семикоп. Поджарый ветеран с покривлённым носом и выпуклым шрамом на левой щеке за одно утро постарел на два десятка лет: плечи опустились, спина сгорбилась, и даже морщин на лице, казалось, стало вдвое больше.

– Да уж, выслужил за двадцать лет награду, – криво усмехнулся он, выслушав Тонкого.

Сидор пожал одним плечом, избегая смотреть Семикопу в глаза. Хотел было сказать, мол, не держи зла, не моя на то воля, но решил, что в разговоре с подначальным людом это ни к чему. Ещё подумают вдруг, что он лебезит перед ними. А потому, наоборот, добавил сухо и холодно:

– Десятников тоже… Ну, того. Новых ставить буду. Так что…

– Погодь-ка, – раздался в ответ низкий гудящий бас и вперёд вышел один из десятников.

Фёдор Клыков походил на пень векового дуба с двумя толстыми корнями вместо ног. Крупная косматая голова в длинных и густых каштановых кудрях сидела на бычьей шее. Пышная борода делала без того квадратный подбородок ещё крупней и тяжелее.

– Сдаётся, рано ты, мил человек, нас хоронишь. – Клыков встал рядом с Корнеем, порывистым движением сорвал с головы рыжий лисий малахай и повернулся к послужильцам. – Мыслю так: мы хоть и холопы княжьи, а всё же не рабы. Власть князей она, конечно, от бога, спору нет, да нынче не старое время. Нынче над князьями тоже божья власть есть – царь. А он за служилых людей стоит. И собор земской по всеобщему слову неспроста новые правды народу даёт. А по ним выходит, дескать, хоть ты и князь, а служилый люд забижать не моги. Потому как наша кровь в порубежье мир держит, и, стало быть, нам слово иметь должно. Верно?

По рядам послужильцев пробежал сдержанный одобрительный ропот.

– Верно! – подтвердил Илья Целищев, молодой ратник в лихо заломленном колпаке. – В прошлый год на козельском рынке слыхал, дескать, князей да бояр великий князь в кулак жмёт, а служилым людям почёт и уважение.

– Вот-вот. Всё нынче по-другому станет. Так что неча молчать, братцы. – Запальчиво продолжил Фёдор, так и не дождавшись ответа от остальных. – Ведь и в пьянку-то с кем ни попадя не сядешь. А уж на сечу идти – подавно. Корней Давыдович у нас уж тринадцать лет голова. Мы его как облупленного знаем и как себе верим. А ты, мил человек, уж не забижайся на нас, но тебя мы впервой видаем, и каков ты в деле есть, ведать не ведаем. Може, ты умелей нас вместе взятых, а може, мордофиля дыролобый. В первом же деле по дурости сам пропадёшь и нас всех погубишь. Быват таково?

– Ещё как быват! – опять за всех выкрикнул Целищев.

Сидор хотел возразить, но тут в разговор вступил самый старший послужилец Платон Житников. На крупной его голове почти не осталось волос, лишь на затылке и висках ещё белели короткие жидкие пряди, зато седая борода густой лопатой свисала до середины груди.

– Ну, покуда говоришь ты верно, Фёдор Степанович. Токмо к чему ведёшь, никак в толк не возьму.

– К тому, чтобы собраться всем миром и князю поклон бить, – объяснил Фёдор. – Мол, милости просим. Пущай над ратью старшим Семикоп останется. Его человек, бобринец этот, он, може, не хужей нас всех разом взятых, а всё же… Не ведаем, каков он, и в бой за ним иттить нам опасливо. Потому за Корнея просим.

– Эка… князю, стало быть, перечить? – осторожно вставил Роман Барсук по прозвищу Зяблик. – Как бы с того беды не вышло.

– Беда, Ромка, уже вышла, – возразил Клыков. – Товарищей ваших, аки псов шелудивых, под зад коленом гонят. И ежели ты мнишь, что вас сия доля минует, так зря. Сперва Корнея, после нас, десятников, а там и за вас возьмутся.

– А дело Фёдор Степанович толкует, – согласился Ларион Недорубов, поглаживая жидкую бородку ладонью, на которой не хватало мизинца.

– Верно! – поддержал его Целищев, и следом подали голос ещё несколько послужильцев.

Фёдор с благодарностью кивнул каждому из них и, приободрившись, хотел продолжить, но тут из толпы вышел Кудеяр Тишенков. Это был не обычный послужилец, его покойный князь держал при себе для особых поручений. Каких именно – никто не знал.

– Так ты, Фёдор Степанович, по совести нынче скажи… – нерешительно начал он. – Взаправду об Корнее и всех нас радеешь, али свой шкурный интерес блюдешь?

– Чего? – растерянно переспросил Клыков. – Каков интерес?

– Каков интерес… – усмехнулся Тишенков, избегая смотреть на Клыкова. – С десятников слететь не хочешь, вот каков.

Клыков быстро пришёл в себя и даже рассмеялся в ответ на такой упрёк.

– Ну, братцы. Сколь годов я служилую лямку тащу? Шестнадцать? А десятником стал – без году неделя. Так что я за сей чин не держусь. Допрежь того без него не тужил и дальше б тужить не стал.