Поручается уголовному розыску

Небольшой потемневший домик Костыревых среди добротных соседних домов казался съежившимся, словно человек, переживающий горе. Пожилая, скромно одетая мать Костырева встретила Антона настороженно, тревожно. Антон, стараясь не показать, что заметил эту тревогу, спокойно сел на предложенный ему стул и, разглядывая красивую полированную мебель, сказал:

— Добротная работа.

— Что?.. — отчужденно спросила Костырева и, перебирая в пальцах краешек ситцевого передника, непонимающим взглядом уставилась на вместительный, занимающий чуть ли не четверть комнаты шифоньер. — Сын делал, Федя, — вдруг сказала она, погладила ладонью почти зеркальную стенку шифоньера и заплакала.

— Что с вами? — участливо спросил Антон.

Костырева приложила передник к глазам, тихо проговорила:

— Будто не знаете…

За время работы в уголовном розыске Антон насмотрелся всяких слез. Теперь они уже не вызывали у него растерянности и безрассудного сочувствия, как было поначалу, но эту немолодую, с натруженными руками женщину вдруг стало жалко.

— Нам ведь сказали, что Федину кепку нашли в обворованном магазине, — почти прошептала Костырева.

— Кто вам мог сказать?

— Лида, продавщица. В воскресенье вечером за молоком прибегала. Корову мы держим. А вчера сказывала, что в милиции ее допрашивали. — Костырева, вытирая глаза, всхлипнула. — Как чувствовало мое сердце: в воскресенье утром, когда парень с девушкой на милиционерской машине приехали и Федей интересовались, что неладное с ним случилось.

— Где сейчас Федор? — спросил Антон.

— В пятницу собрал чемодан, выписался в паспортном столе и уехал. Сказал, что пришлет письмо с нового места, будто на севере, где много платят, работу облюбовал. Тут его не хотели отпускать, в райпотребсоюзе столярничал. Золотые руки у парня, полтораста с лишним рублей в месяц получал, мало показалось… Это все Пашка Мохов его с панталыку сбил, тюремщик. Они школу в одном классе начинали. Потом Пашка по тюрьмам пошел, а Федя восемь классов закончил. Никогда их дружбы не замечала, а последний раз, как Пашка освободился из заключения, зачастил к нам. И все сманивал Федю на север, все рубли длиной по метру расхваливал…

Антон слушал внимательно. Костырева горой стояла за своего сына, однако в ее рассказе сквозило что-то истинное, необманное.

— Последнее время, не скрою, вино Федя попивать стал. Как будто стряслась у него неприятность. Скрытный стал, злой. Наверное, Пашка в свою шайку его втянул. Федя парень здоровый, а Пашка сопля. Драку затеет, Федя выручит. Так до милиции дело дошло. Пашка скрылся, а Федю за хулиганство на пятнадцать суток посадили, каких-то мужиков, заступаясь за Пашку, избил. С тех пор совсем озверел. Затвердил: «Уеду отсюда, и все!» Я так думаю, стыдно ему за пятнадцать суток стало. А до этого все хорошо было. С девушкой Федя дружил. Светой ее зовут. В вечерней школе стал учиться, хотел на инженера поступить. Кто Света? В соседях с нами жили. Березовы фамилия. В прошлом году дом продали и уехали в Новосибирск. Люди зажиточные, сам-то счетным работником. А Света — дочка их. Нравился ей Федя, хотя родители косо на него смотрели. Только она не слушала их. И сейчас приедет к подружкам, в первую стать к нам забежит. Она-то и заставила Федю в вечерней школе учиться.

— Муж ваш на работе? — спросил Антон.

— Отдыхает, — Костырева взглядом показала на прикрытую цветастой занавеской дверь в маленькую комнатушку. — После ночной смены. На железной дороге он дежурным работает.

За занавеской раздался кашель, из-за нее появился крупный, почти под потолок ростом, мужчина, похожий на цыгана, только без бороды и усов.

— Какой тут отдых, — растирая ладонями лицо, сказал он и грузно опустился на табуретку.

— Вот опять из милиции, — виновато посмотрев на мужа, сказала Костырева и уткнулась в передник.

— Теперь мы к милиции привязаны. Нюни распускать ни к чему. Раньше жалеть надо было.

— Разве я не жалела?

— Не с той стороны, видно, жалела, — глядя себе под ноги, хмуро проговорил Костырев и, не поднимая головы, спросил, адресуя вопрос Антону:

— Словили уже воров? — Получив отрицательный ответ, удивился. — Что так долго не можете словить? Третий день пошел… Ну, ничего, словите.

Антон высказал предположение, что, может статься, Федор не имеет никакого отношения к преступлению, но Костырев, в отличие от матери, не стал защищать сына. «Как не имеет! Заодно он с Пашкой. Если Мохов был в магазине, значит, и наш там. Костыревы за чужие спины никогда не прятались. Словите паршивца, дайте на всю катушку. Пусть поймет! Опозорил перед миром. Мать тут расплакалась, с пути сбили, видишь ли, ее сыночка… Порядочного человека никто с пути не собьет. А уж коли сбился, то не человек это, а дерьмо самое настоящее».

— Но ведь Федор уехал из райцентра в пятницу, а магазин обворовали в ночь с субботы на воскресенье, — попробовал еще защитить Антон.

— Верно, в пятницу, верно, — обрадованно подхватила Костырева, но муж оборвал ее:

— Ты провожала? Нет. И я не провожал. Никуда он в тот день мог и не уехать. Для отвода глаз унес из дома чемодан.