Порученец царя. На стороне царя

Тёмная гладь зеркально отразила, как он передал Борису свечу, и тот сделал несколько шагов вдоль обрыва, пока не осветил тупик стены и лишь над водой низкий и узкий кирпичный свод. Борис ожидал нападения, но не видел, чтобы десятник обнажил оружие или изготовился ударить и на мгновение отвлёкся на тщательный обзор пещеры, напрасно ища в ней продолжение хода. Накинутый сзади, перед глазами мелькнул шёлковый толстый шнурок и впился бы в горло затягивающейся на шее петлёй, не успей он рывком просунуть под него указательный и средний пальцы. Десятник рванул за концы шнурка, потянул из всей силы, от напряжения горячо дохнув ему в затылок. Локтём руки со свечой Борис ударил его под рёбра, тут же лягнул в голень. Обронённая им свеча упала на землю, но не погасла. Она слабым мерцанием освещала ноги мужчин, которые топтались, вскидывались для ударов, помогали рукам бороться не на жизнь, а насмерть. Наконец две ноги взбрыкнули, под падение капель крови обмякли и подогнулись в коленях. Судорожно опрокидываясь к свече, десятник с сипящим всхлипыванием схватился за кровавое месиво разорванного пальцами горла, толчок противника изменил его падение, и он плюхнулся не на свечу, а в воду.

Борис постоял у тёмной чаши, с дрожью в руках остывая от схватки. Потом опустился на колено, обмыл водой окровавленные пальцы, подобрал свечу, а когда она разгорелась, посветил на водную поверхность. Она последний раз взволновалась судорожным подёргиванием тела десятника и стала успокаиваться. Труп медленно повлекло под нависший над водой каменный свод. Борис растёр пылающую от больших царапин шею, осмотрел место борьбы и, досадуя на собственную небрежность, подобрал шёлковый шнурок. Если бы он заметил у десятника оружие, не позволил бы ему так безнаказанно приблизиться к спине, а вот об удавке не подумал и едва не отправился на вечный отдых.

На всякий случай обследовав всю пещеру, он других выходов не обнаружил и вернулся обратно тем же ходом. Поднявшись ступенями, убедился, что дверь не заперта и задул свечу. Под тягостное поскрипывание дверных петель, он выбрался из темноты, сам прикрыл дверь и опустил засов. Оба охранника сидели на лавке за угловым столиком, один из них закрывал грудью огонь единственной свечи, отчего большая часть прихожей была погружена в полумрак, и они прислушивались к коротким приказам, которые снаружи вполголоса отдавал разводящий стрельцов по дозорным постам строгий полусотник. Борис скинул плащ и сунул его под лестницу. Ростом и телосложением он мало отличался от убитого десятника, а его одежда была такой же, как и у опричников.

– Поплыл, – хрипло, как если бы ещё не отошёл от тяжёлой схватки, произнёс он с мрачным удовлетворением. Сплюнул и, отирая губы, так прикрывая часть лица, появился у лестницы. Ступая на неё, он надеялся, что охранники не станут всматриваться в его спину, однако был готов броситься на них, если обман раскроется.

Его уверенность, с какой он поднимался наверх, притупила их бдительность, и они ни разу его не окликнули и не подняли тревоги. Мягко проходя мимо комнаты, из которой в проход узкой полосой струился бледный свет, он увидал в ней пятерых опричников, увлечённых игрой в кости. Никто не обратил на него внимания, и он бесшумно удалился вглубь прохода. Окна, через которое можно было бы выбраться из этого большого дома, он не обнаружил, но за резной дверью напротив подвешенного к стене золочёного светильника послышался невнятный разговор. Он приник к ней и смог расслышать почти все произносимые слова. Первому голосу возразил другой, и разговор пробудил в нём любопытство. Он вытянул из пришитых по бокам сапог кожаных ножен длинные четырёхгранные ножи и про себя решил, что будет слушать говорящих столько, сколько ему позволят охранники.

За дверью, к которой прислонил ухо Борис Дракон, была просторная рабочая комната Морозова. Сам Морозов по-хозяйски сидел за украшенным резьбой и слоновой костью столом, на котором в золочёном подсвечнике догорали две свечи. А гостями присутствовали отец его молодой жены, старшей сестры царской супруги, Илья Милославский и уволенный царём со службы, лишённый выгодной должности кремлёвского дворецкого князь Львов. Оба устроились в резных дубовых креслах, на мягких, обшитых зелёным бархатом подушках против стола хозяина, но в удалении от него, у стены, где мрак побеждал свет, отчего казались порождениями тьмы, привычно явившимися к нему за советом.

– ...Родовитые и знатные бояре ему больше не нужны, – выговаривался князь Львов, забавляясь с игривой обезьянкой. – Он глуп, как эта обезьяна, не понимает, что мы столпы, опора государства и власти. Подруби нас, и всё опять рухнет в Смуту. – Он небрежно сбросил обезьянку с колен на пол, встал с кресла. Обезьянка тут же вскочила на его место, уселась в нём, посматривая на каждого из людей, словно желая понять, что же их волнует. – Он хочет развалить государство, – продолжил Львов, уже вышагивая по комнате. – И мы обязаны ему помешать. Если понадобится, то любой ценой.