Поручик Бенц

Согласно условиям перемирия, германские войска должны были покинуть Болгарию за две недели. С помощью знакомого полковника медслужбы Бенц сумел остаться в Софии до последнего дня. Зачем? Так же трудно было объяснить, почему он задержался тогда в X.

Ротмистр Петрашев быстро шел на поправку, и Елена могла больше времени проводить с Бенцем. Она осунулась и побледнела после бессонных ночей, проведенных у постели раненого. Иногда они с Бенцем шли в Борисов парк, который тогда находился за чертой города и не был таким многолюдным. Печальное многоцветье осени, считанные дни, остававшиеся до отъезда Бенца, придавали их любви меланхолическую нежность и откровенность. Они бродили по пустынным аллеям, усыпанным желтыми листьями. Елена старалась приободрить его, говорила, что очень любит его, что всегда будет думать о нем, что будет писать ему длинные письма. Но бывали моменты, когда она начинала невольно анализировать пережитое, и тогда снова всплывал навязчивый мотив – непонятное, гнетущее самоуничижение. Потом она вдруг спохватывалась и с внезапным оптимизмом убеждала его, что верит в их счастье, которому не будет конца. Но мог ли Бенц поверить в это? За последние дни в Софии он видел, как много мужчин ухаживает за Еленой, и впервые ощутил тревогу и опасение, когда думал о том, как она будет проводить время без него. Ради справедливости он должен был признать, что при встречах с молодыми офицерами, навещавшими брата, она не позволяла себе даже намека на флирт. Бенц испытывал не ревность, а страх… Именно страх, потому что ревность связана с известным ожесточением по отношению к любимому существу, а Бенц был еще очень далек от естественного в подобной ситуации раздражения. Страх вызывали не конкретные соперники, поручик X или капитан У, осыпающие ее комплиментами, а затаенное убеждение, что он рано или поздно потеряет ее и его отъезд ускорит катастрофу. И все же он тешил себя надеждой, что надолго сохранит ее любовь. Любовь подобна жизни на пороге смерти: отчаянными усилиями, любыми жертвами мы отстаиваем каждый ее час, каждую минуту…

XVIII

Между тем время летело и день отъезда Бенца неумолимо приближался. Из Македонии прибывали последние немецкие батальоны и батареи. Иногда Бенц останавливался на улице и задумчиво следил за проходящими артиллерийскими колоннами. Громадные понурые лошади, тяжелые орудия, солдаты в сером – медлительный поток стали, животных и людей катился среди враждебного молчания болгар, стоявших на тротуарах. С одной из последних артиллерийских частей прибыл и Гиршфогель.

Андерсон и Гиршфогель уезжали в одном эшелоне и вместе пришли попрощаться. Гиршфогель ничуть не изменил своим манерам, но выглядел окрепшим, даже помолодевшим. Сидя за чаем, оп спросил Елену, может ли он быть уверен, что она не осталась в обиде за мелкие шутки, которые он позволял себе за время их двухлетнего знакомства. И, желая выставить свое извинение как последнюю шутку, он насмешливо поглядел на нее своим пронзительным, ехидным взглядом.

– Ничуть, – произнесла она в раздумье, не обращая внимания на его иронию. – В вас я всегда видела свою совесть.

– Другими словами, – не утерпел Гиршфогель, – я не слишком часто мучил вас.

– Нет, вы мучили меня, – сказала она так же тихо и задумчиво, – вы даже были беспощадны. Но поверьте, от этого я становилась лучше.

Гиршфогель поклонился с двусмысленным выражением, но ничего не сказал.

– Я стала лучше, – продолжала она. – Возможно, вы подумаете, что я придаю драматический характер заурядным отношениям. Не знаю! Быть может, только я воспринимала их так. Но это правда – я стала лучше.

Гиршфогель с трудом выдерживал мину польщенной скромности, еле удерживаясь от смеха, но Елена не рассердилась.

– Смейтесь! – тихо сказала она, ни к кому не обращаясь.

Некоторое время все четверо молча пили чай. Елена, отодвинув свою чашку, облокотилась на стол. Грустным, пристальным взглядом она по очереди окинула мужчин. И снова прозвучал ее голос:

– Мне жаль расставаться со всеми вами. В те часы, которые я проводила с вами, мне казалось, что жизнь моя полна. Я отчаивалась, надеялась, защищалась, нападала. Но каждый из вас был убежден, что прежде, чем осудить, меня надо понять. Благодарю вас за это. Теперь ваши приговоры произнесены…

– И обвиняемая отпущена на свободу, – закончил Гиршфогель.

– На свободу? – повторила она дрогнувшим голосом, уставившись на середину стола.

– Думаю, вы ее получите, – сказал Гиршфогель.

– Вы знаете, что я не могу быть свободной, – с улыбкой промолвила она.

– Откуда мне знать? – спросил Гиршфогель, который не любил оставлять ее намеки без ответа.

Елена хотела что-то сказать, но раздумала.

Бенц мысленно одобрил ее молчание.

Гиршфогель усмехнулся с видом человека, который не допускает и мысли, что в такую минуту речь может идти о серьезных вещах. Однако лицо Андерсона застыло в выражении безмерной печали. Еще раз Елена с оскорбительным равнодушием прошла мимо его любви. И все же не был ли он менее несчастлив, чем Бенц?…