Поручик Империи

В общем – отряд заполнил пустующее место в автомобилях быстро и с толком. Не порожняком же идти в самом деле? Да и практика общения с еврейской диаспорой показалась Максиму довольно продуктивной.

Минул час. Долгий и очень насыщенный час, увеличивший не только материальную базу отряда, но и добавивший одного тяжело раненного. Из арьергарда. Ему шальной пулей попали в грудь, пробив легкое. Но не в центральной части, а с краю, что давало определенные шансы на выживание. Небольшие, правда.

– Трогай, – произнес Максим, и Йозеф плавно начал разгонять свой грузовик.

Генеральский «Дюпон» перевели вторым номером в ордер. Так что темп движения теперь задавал головной «Даймлер» с двумя курсовыми пулеметами.

Из города выехали спокойно.

Каких-то значимых вооруженных сил при штабе 8-й армии попросту не было. Суммарно хорошо, если полсотни. И большую их часть удалось положить гранатами да пулеметами. Все-таки это штаб армии, а не полевой пехотный батальон. Мощное административное подразделение, полное нестроевых специалистов и довольно беззащитное само по себе.

Да и поджог комендатуры помог немало. Он хорошо зашелся и перекинулся на соседние здания. Привлекая тем самым толпу людей, занятых попытками хоть как-то потушить этот пожар, грозящий превратиться в техногенную катастрофу локального масштаба.

Отряд выезжал на север, на Кенигсберг. То есть по той самой дороге, по которой и въехали. Как там на других направлениях, Максим не знал. Могли быть и заслоны, и маршевые части на отдыхе. А тут уже все проверено и чисто. Да, он отходил не самым удачным образом, удаляясь от линии фронта. Но сейчас ему было главное – выйти на оперативный простор.

Отъехав километров на пять, поручик остановил колонну. Требовалось изучить оперативные карты, найденные в генеральских портфелях. К счастью, эта парочка очень ответственно относилась к своей работе, поэтому там оказались именно они. Вместо шнапса и презервативов[18], входящих, как известно, в джентльменский набор настоящего немецкого гусара.

Максим выпрыгнул на грунт. Обошел головной грузовик и встал в свете «Дюпона». Очень яркие, хорошие фары позволяли прекрасно изучить карты и пометки на них.

Немецкого языка поручик не знал. Пришлось приглашать Хоботова и вместе пытаться расшифровать надписи и заметки.

А время шло.

Минут через двадцать в свет фар головной машины въехала одинокая подвода. Мужчина лет сорока пяти – пятидесяти рассматривал с интересом автомобили. Увидев Максима с Хоботовым, корпящим над картой, остановился и, заломив шапку, поприветствовал их. Видимо, в форме и знаках отличия он не сильно разбирался. Но офицеров все же опознал.

– И тебя туда же, – вежливо улыбнувшись, ответил поручик.

Лицо старика перекосилось ужасом. Формы он не узнал, но русскую речь, видимо, слышал.

– Лев Евгеньевич, скажите ему, что мы не разбойники, а мирные завоеватели. И ничего плохого честному крестьянину не сделаем.

– Простите? – удивленно посмотрел на него Хоботов.

– Что вас смущает? Мы же завоевываем Пруссию. Не так ли?

– Так.

– Сейчас мы занимаемся мирным делом, изучая карту и подыскивая дорогу домой. Так?

– Верно.

– Вот и переводите.

– Слушаюсь, – кивнул Хоботов и перевел, отправляя старика в ступор. То есть туда, где сам только что побывал.

– Чего это с ним? – спросил Максим, глядя на погасшего и словно бы прокисшего мужичка. – Сапрыкин!

– Я!

– Кинь ему окорок. Мы в подвале их много взяли. Нам все не съесть по такой жаре.

– Слушаюсь! – ответил ефрейтор и довольно быстро закинул на телегу довольно приличный свиной окорок. Возница глянул на него, потянул ноздрями и сглотнул. Вкусно пах окорок. Вкусно. Поди, не сельский вариант для генералов держали.

– Ступай. У нас еще много дел, – произнес поручик. Прапорщик перевел, и этот возница, энергично раскланиваясь, припустил наутек. А Хоботов, проводив его взглядом, поинтересовался у командира:

– Для чего вы это сделали?

– Все равно ведь пропал бы. А так – пейзанину приятно будет. Уверен, что его семья никогда ничего подобного не пробовала.

– Серьезно? Мы стольких убили. Мы все в крови с головы до ног. А теперь просто взяли и отдали этот окорок ради того, чтобы сделать приятное простому селянину? Не понимаю.

– А почему нет? – спросил Максим, пожав плечами. – То, что ты делаешь, остается с тобой навсегда. И в жизни, и в смерти. Безотносительно оценки окружающих. Мне захотелось сделать доброе дело. Не для совести или Божьего суда. Просто так. Почему бы его не сделать? Ведь оно нам ничего не стоит. А пейзанину приятно.

– Так что же получается… – произнес Лев Евгеньевич задумчиво. – Вы ведь несколько часов назад хладнокровно застрелили ту женщину… а могли бы…

– Марту?

– Да. Марту.

Вместо ответа Максим очень выразительно посмотрел на Хоботова, лукаво улыбнулся и, едва заметно покачав головой, произнес:

– I do not shoot women[19].