Поручик Ржевский и дамы-поэтессы

– Знаешь, – сказал он Ржевскому, – человек перед лицом опасности порой обретает необычайную остроту восприятия. В такие минуты он может постичь все тайны мира или даже увидеть будущее. Я сейчас ощущаю в себе нечто подобное.

– Что? – оживился поручик. – Ты знаешь, где искать рукопись?

– Нет, – ответил Пушкин. – Но вот смотрю на этот мрачный дом, и мне кажется, что здесь должна жить старая графиня.

– Ошибаешься. Здесь живут князь и княгиня Мещерские.

– А должна бы жить графиня, – задумчиво повторил Пушкин.

Дверь открылась, швейцар впустил гостей в переднюю, принял у них головные уборы – цилиндр и гусарский кивер, – после чего предложил проследовать наверх.

Путь наверх, по широкой парадной лестнице, был довольно долог, и Ржевский воспользовался этим, чтобы продолжить разговор:

– А что за графиня, по-твоему, должна здесь жить?

– Старая графиня, которая обладает тайным знанием.

– Тайным знанием?

– О том, как выигрывать в карты. Скажет она, например, что при игре в фараон тебе надобно ставить на тройку, семёрку и туза… И ты выиграешь, если послушаешь совета.

Ржевский внимательно посмотрел на товарища:

– На вид не пьян. Но, судя по всему, рейнское подействовало. Сколько оставалось в той бутылке? Половина? А тебя эдак развезло!

– Рейнское ни при чём, – возразил Пушкин. – Но сейчас, когда судьба моя висит на волоске, мне приходят странные идеи о моём будущем. К примеру, что я мог бы сочинять прозу.

– Прозу? – удивился Ржевский. – Ты же поэт. Не дури.

– О графине повесть вышла бы недурная, – возразил Пушкин, но привести доводов не успел, потому что лакей открыл перед ним двери обеденной залы.

За столом как раз доедали очередное блюдо – печёную телятину, почти скрытую под слоем растопленного сыра. «Опять сыр», – подумал Ржевский, стараясь не морщиться, но душевная борьба на его лице осталась незамеченной. Все смотрели на Пушкина.

Пушкин в свою очередь оглядел собрание, ничего не понимая, ведь поручик так и не объяснил, зачем привёз друга сюда.

Первой опомнилась хозяйка дома, то есть Тасенькина матушка.

– Оу! – воскликнула она на английский манер. – Не может быть! Князь, посмотри, кого к нам привёз Александр Аполлонович. Такая честь для нас! Скорее встречай гостя.

Князь Иван Сергеевич послушно отложил вилку и нож, а затем с приветливой улыбкой произнёс:

– Рад видеть в нашем доме. Весьма рад. Надеюсь, вы – любитель сыра?

Обходя стол и направляясь к дверям залы, Иван Сергеевич приостановился возле жены и тихо спросил:

– Душенька, а кто к нам приехал? Что-то я его не узнаю.

Княгиня Мещерская ответила громко и сердито:

– Ах ты, сырная голова! Разве не помнишь, о чём мы здесь говорили менее часа назад? Это же Пушкин к нам приехал. Сам Пушкин!

– А! – протянул князь. Он подошёл к Пушкину и повторил: – Весьма рад.

Хозяин и гость пожали друг другу руки, а затем Ржевский повёл Пушкина вокруг стола, представляя всем присутствующим: княгине Софии Сергеевне, Анне Львовне Рыковой и прочим.

Когда Пушкин прикладывался к руке Тасенькиной матушки, поручик на всякий случай предупредил:

– Княгиня Мещерская страдает англоманией, но, как меня уверили, это почти не заразно.

Княгиня расхохоталась по-английски:

– Хо-хо-хо! Александр Аполлонович всё шутит.

Затем настал черёд старушки Белобровкиной. Поэт долго не отпускал её сухонькую руку, вглядывался в морщинистое лицо и вдруг пробормотал едва слышно:

– Нет, плохая из неё графиня, – но Белобровкина вопреки своей глухоте расслышала.

– Из меня плохая графиня? С чего это?

Ржевский решил, что и здесь должен предупредить. Правда, он не знал, как назвать состояние Пушкина, которое подметил ещё на лестнице, – когда вроде пьян, а вроде и нет:

– Не обращайте внимания. У господина Пушкина… временное помешательство. День и ночь занимается сочинительством, вот голова и устала. Но не волнуйтесь. Это не опасно. Только временами бред начинается. О какой-то графине. Вы на свой счёт не принимайте.

– Как же не принимать? – обиженно возразила Белобровкина. – Я ведь – графиня.

– Графиня? – переспросил Пушкин. – Невероятно!

– Но вы же – матушка князя, – заметил Ржевский. – Стало быть – княгиня. Или запамятовали?

Белобровкина обиделась теперь уже на поручика:

– А ты думаешь, я из ума выжила? Я всё помню. Когда выдали меня за князя Сергея Васильевича Мещерского, я княгиней стала, но тот уж очень рано умер. Мне всего-то двадцать девятый год шёл. Я погоревала, конечно, но затем подумала: «Отчего снова замуж не выйти?» И вышла за графа Белобровкина. С тех пор я графиня. И даже после смерти графа осталась графиней, потому что ни за кого больше не вышла. Так-то вот!

– Невероятно! – повторил Пушкин. – И прошу простить меня. Я ничего дурного не хотел сказать. Просто я задумал повесть о графине…

– А обо мне ничего не хотите сочинить? – встряла Анна Львовна.

Поэт посмотрел на неё, будто вглядывался в своё туманное будущее, но ничего там не увидел. Не желая обижать даму, он ответил:

– Возможно, позже.

– То есть не хотите? – не отставала Рыкова. – Даже стихи? Что-то вроде «Пред богинею колени робко юноша склонил…»

Пушкин сразу узнал своё сочинение: