Порванные души. Снайпер в Афгане

Вот он, Союз, тихо и спокойно. Почти как дома. С утра до вечера по госпитальной радиоточке «Учкудук» и «Миллион алых роз». Кормят как в детсадовской столовой, спим на простынях, ходим в пижамах, халатах и… тапочках. Можно подойти в столовку и спокойно взять в любое время чай. Сладкий. Незапланированный. Иногда, если остается, то и хлеб, просто фантастика.

Деды типа умерли. Спать можно днем, можно ночью. Никто не строит. Старослужащие есть, но им не до нас. Идет бойкая торговля вывезенным планом. Местные ходоки всех подряд хватают в коридорах и на улице за халаты: «Чарз есть?» В глазах надежда и нездоровый блеск.

Еще все помешаны на теме «позвонить домой». Городской телефон в отделении отсутствует, выход за пределы инфекционки запрещен. Руководство обещает выделить день для звонков с центральной управы госпиталя. За десять дней нашего пребывания в Фергане так ничего и не решилось.

Вроде как сошелся с Толиком. Оказался неплохим парнишкой. Правда, себе на уме. Пока валялись в карантине и «летали» в Кундузе, как-то сами по себе выживали. А в Союзе после всех перетасовок остались вдвоем: с одного батальона и оба духи.

Толян относился к той категории людей, с которыми дружить не сильно получается. Они сами по себе. Совместное мероприятие (стащить жратвы у дедов) – вопросов нет: сговорились, стырили, заглотали быстренько и до следующей операции. Привет – привет, как дела – нормально, будь здоров – и ты не кашляй, все.

И все равно вдвоем, уже вроде команда. Сам он парень не шибко большой. Ростом почти с меня, но значительно тоньше в кости и легче. Не спортсмен, но дать в репу при случае смог бы. Прямой, плечистый, курносый, на темно-русой голове ясно видны зарождающиеся лобные залысины. Одно ухо, левое, как дуля. Говорил, что борьбой занимался. Но как-то без энтузиазма, ничего особенно не рассказывал. Видно, чуть-чуть потренировался, пока ухом ковер не пропахал.

Вот так и слонялись мы с ним десять дней, то сигарет где-то стрельнем, то перекусить стырим (недаром молодых в армии зачастую «желудками» кличут, сколько ни загрузи в пузо, все равно жрать хочется – просто булимия какая-то). Одни мысли и разговоры о том, как в Файзабад, да и вообще, в ДРА не возвращаться. Чем бы еще заболеть или куда-нибудь пристроиться. Не вышло. Здесь местные санитары, даже молодые, даже самые опущенные чмыри, как собаки бешеные. С ними не то что поговорить, что тут и как, – подходить страшно. Дрожат, за место держатся. Чуть не угодил начальству, не стукнул, не лизнул как следует – опаньки, и ты уже «за речкой».

Вот, думаю, как жизнь интересно складывается. Сейчас без отвращения не могу тот прифронтовой народец вспоминать, а сам когда-то страстно желал к этой славной когорте жополизов и ссученных лакеев пристегнуться. Но даже без самооправданий понятно: мы-то пару месяцев всего там пробыли, не пообтерлись, не вжились.

Да и не повязал нас тогда еще Афган по полной… Это уже потом, через год, я стану свидетелем того, как взрослые мужики, размазывая сопли по лицу, плакали и просили оставить их в тифозном бараке, лишь бы в Союз не отправляли. Там с концами. Назад не пустят.

Но это будет позже и в другой истории… а нам на десятый день объявляют отправку. В реабилитационный центр Азадбаш. Формировочная дивизия под Ташкентом. Деды так приуныли, что и нам стало не по себе. Рассказывали жуткие истории про свирепую дедовщину, беспредел десантуры и бабаев и просто невыносимые уставные заморочки. Так выходило, что в одном месте слились воедино образцово-показательная учебка «Остер», бардак Термеза и пыточный зиндан ферганского эмира.

Сейчас смешно, но вся эта нелепица оказалась чистой правдой.

* * *

Прилетели в Ташкент, вошли в зал аэропорта. Вокруг гражданские. Много местных, но и славян хватает. Цыгане толпой сидят на полу. Вокруг ползают чумазые дети, там же лежат продукты – даже газета не подстелена. Все едят руками.

Есть порог, переступив через который ты – чмо. Здесь мы увидели толпы гражданских чмырей. На любом большом вокзале есть на что взглянуть, но это – республиканский столичный аэропорт… Много бомжей (тогда их «бичами» называли). Слишком много. На нас смотрят как на своих. Скалятся тремя гнилыми клыками… Что-то говорят, смеются, выпить приглашают. Понятно, мы тоже для штатских – все чмыри.

Встали толпой, озираемся. Офицеров нет, как по команде все пропали – более важные дела. Подошел патруль. Офицер, трое солдат. Десантники. Что, как… Подошел второй патруль – махра (мотострелки, которые пехота). Разговор типа кончить всех уродов (нас, то бишь) на месте или сдать в окружную гауптвахту. Появились наши гиппократы в погонах. Через пятнадцать минут уже ехали.

Прибыли. Вот он, Азадбаш. В моей памяти сейчас название этого узбекского поселка четко ассоциируется с иными звучными названиями других населенных пунктов: Аушвиц, Треблинка, Майданек. Тогда – иначе…