Порыв ветра, или Звезда над Антибой

Увы, прежним подозрениям не суждено было рассеяться. Эмманюэль Фрисеро увидел Никола в тяжкие осенние дни. И он слишком хорошо помнил своего Колю, чтоб быть обманутым взрывами его хохота и фантастическими байками. Что касается живописи, которая должна была все искупить, оправдать, пожилой брюссельский инженер и здесь не увидел ничего, что могло бы его успокоить… И если даже Никола не хранил обиду на то, что щедрый папа не поддержал когда-то его планов кругосветного путешествия, то нынешнего неумения оценить его живопись Никола не мог простить отцу. Да и кто бы из гениев простил?

Один из биографов де Сталя пишет, что гость просил повернуть картины лицом к стене, хотя бы близ его комнаты, там, где он должен проходить…

На его счастье, месье Фрисеро не видел, как костлявое тело его огромного Коли сотрясается от неудержимых рыданий, а такое бывало в ту осень нередко…

И все-таки зиму Никола провел в напряженной работе. Поль Розенберг готовил в Нью-Йорке персональную выставку де Сталя, и в американской печати появились восторженные отзывы о французском художнике. Декабрьское письмо Поля Розенберга не оставило места сомнениям об источнике лестных высказываний в прессе:

«Автор статьи спросил меня, есть ли ныне… молодой художник, которого я мог бы поставить на тот же уровень, что и великих художников начала века и работой с которыми я хотел бы… рискнуть. Я ответил: «Да, только один, де Сталь».

Первая персональная выставка де Сталя в новой галерее Розенберга должна была открыться в феврале 1954 года, и возлагавший на нее большие надежды де Сталь писал великому галеристу в Нью-Йорк в середине января:

«… вам будет из чего устроить самую прекрасную выставку из всех, что у меня были до сих пор… Не бойтесь давать моим последним картинам максимальное освещение. Они все очень «к месту» и добавят всем остальным солнечного света».

Все двадцать пять картин, выставленных в Нью-Йорке, были проданы. Де Сталь стал вполне богатым и вполне несчастным. Джон Робертсон, вместе с Дугласом Купером навестивший художника в его «малом замке» в Менербе, с восторгом писал о русской щедрости и русском размахе хозяина «Кастеле»:

«После того, как пошли деньги, Сталь смог проявить русскую широту. Он пригласил нас обоих на ужин к себе в Менерб, где он жил один. Он приказал зажарить индейку, которую нам подали на кухонном столе. Но вместо овощей нам подали в качестве гарнира доброе кило трюфелей, а чтобы запить их, поставили целый ящик великолепного бордо».

Рассказчик не сомневается, что любой читатель сможет оценить русскую широту, зная, что этот малоприятный на вид (да и на вкус) склизкий гриб во Франции ценится на вес золота.

Никола де Сталь почувствовал себя настолько состоятельным, что даже предложил денег знаменитому Рене Шару. К этому времени переписка между ними заглохла, и дружбе их пришел конец. Шар не встал на сторону де Сталя в его любовных перипетиях. Зато окрепла дружба де Сталя с коллекционером Дугласом Купером и возобновились его сотрудничество и переписка с поэтом Пьером Лекюиром. Вместе с Лекюиром, который провел в Менербе два месяца, Никола де Сталь выпустил две дорогие книги поэзии и работал над книгой о голландском художнике и гравере Эркюле Зехерсе.

В письмах Дугласу Куперу Никола де Сталь писал об источнике своего вдохновения, который находится где-то вне его, приходит внезапно, является как бы случайностью, вроде несчастного случая или происшествия (hаsаrd или даже l\'ассidеnт): «я делаю нечто такое, что даже нельзя расчленить, разъять, разъяснить, что приходит случайно, что случается со мной, приходя от случая к случаю».

Не всякий художник способен распознать это наитие, этот приход, принять его с радостью. Зато эта «случайность» может помочь в раскрытии тайн мира, как не поможет никакое ученье, никакое техническое мастерство.

Это рассужденье о подверженности наитию, об ожидании его прихода и его приятии невольно приводит на память определение гениальности, которое дала Марина Цветаева:

«Гений: высшая степень подверженности наитию – раз, управа с этим наитием – два. Высшая степень душевной разъятости и высшая – собранности. Высшая – страдательности и высшая – действенности. Дать себя уничтожить вплоть до последнего какого-то атома, из сопротивления которого и вырастет – мир».

… В апреле Франсуаза родила сына, которого родители назвали Гюставом. «Жена завершила работу над моим портретом в миниатюре, это очень подвижное существо, довольно смуглое, – писал де Сталь Лекюиру, – так и стреляет глазами, ни минуты покоя».

Был ли счастлив молодой отец? Благодарил ли самоотверженную супругу и судьбу? Легко догадаться, что этого не случилось.

Он уезжал из Парижа на север Франции и писал оттуда жене, что дух его в смятении, что ему очень тяжело, но он работает, «высаживает», «спускает» все новые картины. Глагол «descendre» в применение к картинам звучит странно, и над его смыслом (как, впрочем, и над специфическим употреблением многих других французских слов у Сталя) искусствоведам приходится ломать голову.